Нино и её призраки - Анна Теплицкая

— Это ценная информация, Нино. Ваша подруга очень много значит для вас, — с важным видом заявил он.

Вот еще одно доказательство, что психотерапия — лажа. Осознание, что Ия важна для меня, стоит мне шесть тысяч рублей за сеанс.

— Ну еще и по общему субъективному состоянию в Ксани я чувствую себя намного лучше. Наверное, поэтому подсознательно я хочу вернуться на родину. Родиться в Грузии — это значит с самого детства на уровне инстинкта понимать, что в мире есть любовь. Может быть, поэтому мне так остро не хватает ее в Петербурге.

— Мне кажется, вы лукавите, Нино. Судя по тому, что я о вас знаю, недостатка в любви у вас нет. — Я недовольно повела плечом, но не стала возражать. — Вам не хватает веселья, но вы должны понять простую вещь: где-то в глубине будничного уныния и кроется настоящее счастье.

— Да вы философ, Николай Васильевич, — насмешливо сказала я.

Он не прокомментировал и даже не выглядел уязвленным.

— Вы знаете, почему ваша семья уехала из Тбилиси?

— Да, никаких особенно необычных причин. Это был тысяча девятьсот девяносто шестой год, многие уезжали в Россию, потому что в Грузии было сложно и небезопасно. Мы не жили в деревне постоянно, только летом, а в Тбилиси у нас была квартира. Она и сейчас есть.

Я представила, как живу в просторной квартире на Абашидзе с видом на круглый сквер. Вид из окна — единственное, что я помнила оттуда, остальное — вроде зеленой спальни и огромной круглой ванной, дорисовывало воображение.

— Я записал все, что вы рассказали. Вы потом получите некоторые мои конспекты, не переживайте.

Я не переживала: плевать мне было на его писанину, все, что я хотела, это подольше пребывать в состоянии тяжелого транса.

— Давайте попробуем тренинг. В следующий раз, когда вы отделите свой взрослый разум от преобладающих у индивида эмоций, попробуйте поговорить с собой, задать вопросы: «Зачем я здесь?», «Что хочет мне сказать мое подсознание?», «Что я чувствовала тогда?», «Что я чувствую сейчас, наблюдая это?», «Нравлюсь ли я себе?». Запомнили? Тогда примите удобную позу. — Он посмотрел на часы. — Мы успеем пройти еще одну дверь сегодня.

Глава 30

Мы полулежали на подушках, раскиданных на полу: Ия вся надутая, она только что получила очередной выговор от отца, а я — веселая, мама разрешила мне остаться здесь, а назавтра пойти не в свою, а в Иину школу. Учительнице мы решили сказать, что я ее двоюродная сестра, приехала из Ксани навестить семью, и меня не с кем оставить дома.

В ту ночь мы с Ией рано ушли в комнату, потому что ее наказали. Ия целый день вела себя хорошо, а потом вдруг раз − и испортилась, сначала вовсю дерзила бабушке Кето, потом, собирая шелуху от семечек, она как будто нарочно просыпала большую часть на пол, дала маленькому Леванчику подзатыльник, от которого он впечатался в стену и заорал дурниной, а когда Лейла попросила помочь убрать посуду с обеденного стола, закатила глаза, отнесла всего одну тарелку и плюхнулась на диван.

Лейла не выдержала: «Подметай теперь семечки!».

— Не буду.

— Будешь.

— Мы живем в свободной стране.

Она вела себя дерзко и вызывающе, сообщила Лейле, что считает глупым весь день хлопотать по дому, как она, обслуживать мужа, своих и чужих родственников, а если матери так нравится — пожалуйста, только не стоит заставлять Ию заниматься тем же, тем более что у нее гости, — тут она с гордостью показала на меня.

Лейла нахмурилась, не зная, что предпринять — у Ии сложно проходил подростковый период. И тут неожиданно пришел Гела. Он все понял, едва взглянув на раздраженную жену и красную от злости Ию. Абсолютно точно, Гела был бы на стороне дочери, если бы только ей хватило ума опустить голову и изобразить виноватый вид, но Ия никогда не притворялась, ее понесло, и она на чистом грузинском повторила все то же самое, что минуту назад сказала Лейле. Я завидовала, что она так свободно изъясняется на родном языке. «Если бы оба мои родители были грузины, я бы тоже так могла».

— Шеди отахши. Санам небас ар дагртав, гамосвла ар габедо[19], — сказал он.

Проходя мимо гардеробной, Ия сунула руку в пальто Лейлы и забрала оттуда двести рублей: «Моральная компенсация». Она запихала деньги в задний карман джинсов и с гордым видом прошествовала в свою комнату.

«Вот же ты мразь, Ия», — подумала взрослая я, шлепая за ней. Всю жизнь она казалась мне грузинской гордячкой, образцом самодостаточности и неповиновения, я завидовала ее умению ставить остальных на место, высказывать и защищать свою позицию. Ее авторитет рос и из-за Гелы: в какие-то моменты мне казалось, что даже он гнется под тяжестью ее характера, хотя и не показывает это напрямую.

Теперь я видела грубиянку и даже воровку, которой многое прощается благодаря любви родителей.

Мне даже немного стало жалко Лейлу: она ждала, что старшая дочь будет ее соратницей и помощницей, а они так и не смогли найти общий язык. Только сейчас я поняла, что Лейле всю жизнь доставалось — сначала от Гелы, потом от дочери, а после смерти бабушки Кетеван она осталась совсем одна.

Не вставая с подушки, Ия ногой подцепила пакет, вытащила оттуда несколько упаковок сухариков «Емеля», швырнула мне зеленую, с чесноком — взрослая я от ностальгии чуть не разревелась, — следом кинула Frystyle. Я смотрела во все глаза: это был наш любимый сок со вкусом кактуса и лайма, который мне уже лет пятнадцать не попадался. Ия сделала громкий глоток, открыла сухарики и заговорила про то, какие у нее ужасные отношения с матерью. Она крыла Лейлу на чем свет стоит, не стесняясь в выражениях, особо грубые слова произносила на грузинском. Благодаря Ие я хорошо знала эту часть языка.

Мы отражались в маленьком зеркале двери шкафа. Помню, в две тысячи шестом году я решила взяться за себя: поменяла привычки, манеру одеваться, работала над походкой и искусственно занижала голос. Я выпрямила волосы, отрастила соболиные брови, надела лифчик. Однажды я всю ночь провела у зеркала, пытаясь научиться изгибать правую бровь, это придавало моему лицу нахально-насмешливое