Александр Тиняков. Человек и персонаж - Роман Валерьевич Сенчин

В следующий раз мы тебя поучим наглядно, как быть с ними…[48]

Письмо Есенина небольшое, но программное. Он явно чувствует силу этой самой «крестьянской купницы», очевидно уверен, что вот-вот она, их купница, сменит на Олимпе «питерских литераторов» (еще из Есенина)… Этого не случится. Вскоре Есенин уедет в Москву и там будет пытаться стать элитой в рядах имажинистов, вернее сделать имажинистов элитой. В том числе при помощи должностей и постов во Всероссийском союзе поэтов. Потом у Есенина будет Европа и США, возвращение к купнице, гибель в «Англетере»…

Ну и об отношении к Гиппиус.

Она написала первую, хвалебную рецензию на стихи Есенина:

В стихах Есенина пленяет какая-то «сказанность» слов, слитость звука и значения, которая дает ощущение простоты. Если мы больше и чаще с м о т р и м на слова (в книгах), чем с л ы ш и м их звуки, – мастерство стиха приходит после долгой работы; трудно освободиться от «лишних» слов. Тут же мастерство как будто данное: никаких лишних слов нет, а просто есть те, которые есть, точные, друг друга определяющие[49].

Есенин был ей вроде как благодарен, посещал ее салоны, оставил на «Радунице» такую надпись: «Доброй, но проборчивой Зинаиде Николаевне Гиппиус с низким поклоном». А в разговорах со своими, в письмах своим высказывался иначе: «Ух, уж и ненавижу я всех этих Сологубов с Гиппиусихами!..», «Тогда, когда вдруг около меня поднялся шум, когда мережковские, гиппиус и Философов открыли мне свое чистилище и начали трубить обо мне, <…> я презирал их – и с деньгами, и с всем, что в них есть, и считал поганым прикоснуться до них…»[50].

В апреле – мае 1925-го Есенин написал памфлет «Дама с лорнетом» (при его жизни не опубликованный) как ответ на статьи Мережковского и Гиппиус, где было немало нелицеприятного и о Есенине. В адрес Гиппиус: «…безмозглая и глупая дама», «контрреволюционная дрянь» и тому подобное. Схоже с тем, что писал о ней и герой моей книги. (Впрочем, в том же году и тоже весной Тиняков в «Отрывках…» отмечает: «…Зин. Н.Гиппиус, которую я и сейчас считаю самой замечательной и безусловно самой очаровательной личностью среди всех наших литераторов».)

О знакомстве Александра Ивановича Тинякова с Есениным, Клюевым, Клычковым, Орешиным неизвестно. Наверняка оказывались в одних стенах, но вряд ли разговаривали. А вот знакомство Тинякова с Ширяевцем подтверждается письмами Ширяевца к самому Тинякову («Шлю привет из экзотической Бухарщины! В Питере Блоки, а здесь скорпионы, фаланги и проч. и проч.») и Виктору Миролюбову, редактору «Журнала для всех».

Вот из письма Миролюбову:

Сладко журчащий о России, о русском народе г. Блок, оказывается, не расположен заводить знакомства с писателями из народа. Не принял меня, а до меня не принял Сергея Клычкова (по рассказу А.Тынякова (так! – Р.С.)), который тщетно пытался познакомиться с ним. Один только Есенин попал к нему, да и то обманным путем (тоже по рассказу Тинякова). Честь и слава! Оно, конечно, не подобает потомку крестоносцев иметь дело с разным сбродом… Из-за этого поссорился я с Тиняковым, который защищал его и выразился так: «Если бы я был знаменит – тоже не принял бы»[51].

Ссылки на Тинякова провоцируют на такое предположение… Не хочется лишних собак вешать на Александра Ивановича, это именно предположение.

Итак, на дворе 1915 год. Неудавшийся поэт-символист и сильно опоздавший декадент Александр Тиняков, отказавшийся от псевдонима Одинокий, видит, с каким почитанием относятся питерские литераторы к приходящему из народа и уходящему в народ, в дебри таинственного и жуткого Олонецкого края, Клюеву; он видит растущую популярность Клычкова, Орешина, того же Ширяевца. Вот вспыхнула звезда Есенина… Наверное, Тиняков завидует, раскаивается, что сам когда-то не воспользовался своим происхождением, постучался в литературу в городском костюме и со стихами под Брюсова и Бодлера. И, быть может, наговорил Блоку о Клычкове и Ширяевце, убедил, что не стоит ему с такими связываться…

* * *

Да, Александр Иванович оказался меж питерскими литераторами и писателями из народа. Уже в 1912-м он начал воспевать свои крестьянские корни (вспомним стихотворение «Мой прадед»), но долгая учеба декадентству не позволила быстро перестроиться на народное. Получалось слабо и в 1912, и в 1915-м.

Как относились к Тинякову писатели из народа, мы не знаем. Может быть, и никак. Посмотрим, кем был он для питерских литераторов.

По скупым, правда, записям в дневниках и записных книжках, по письмам, коротким и предельно лаконичным, за исключением ответа Тинякову на публикацию в «Земщине», который я уже приводил, очевидно, что Александр Блок Тинякова уважал и ценил. Достаточно теплые отношения были у него с Алексеем Ремизовым и Зинаидой Гиппиус, хотя чувствуется в их письмах к Тинякову некоторая снисходительность, что ли, пусть и зачастую добрая, та, какую старшие испытывают к младшим.

«…Сквозь романтическую наружность сквозило что-то плебейское», – через три десятилетия напишет о Тинякове 1900–1910-х в то время его приятель, а позже враг Владислав Ходасевич. У кого в более мягких выражениях, у кого в более сильных, это плебейство отмечают многие тиняковские знакомцы.

И с Блоком, и с Ремизовым, и с Гиппиус Тиняков, судя по всему, лично общался эпизодически. Вообще же он часто жаловался, что одинок. И, кажется, единственным, кто для общения был доступней других, оказался Борис Садовский.

Они часто встречались, регулярно обменивались письмами. Эти письма и являются главными свидетельствами положения Тинякова в литературном мире Петербурга/Петрограда 1912–1916 годов.

Но прежде цитат из писем приведу эпизод из «Петербургских зим» Георгия Иванова:

Среди окружавших Садовского забавной фигурой был также «бывший москвич» – поэт Тиняков-Одинокий. При Садовском он был не то в камердинерах, не то в адъютантах.

«Александр Иванович, сбегай, брат, за папиросами». – Тиняков приносил папиросы. – «Александр Иванович – пива!» – «Александр Иванович, где это Кант говорит то-то и то-то?» – Тиняков без запинки отвечал.

Это был человек страшного вида, оборванный, обросший волосами, ходивший в опорках и крайне ученый. Он изучил все, от клинописи до гипнотизма. Главным коньком его был Талмуд, изученный им досконально, но толковавшийся несколько специфически. Тиняков в трезвом виде был смирен и имел вид забитый и грустный. В пьяном, а пьян он был почти всегда, – он становился предприимчивым[52].

Сохранившиеся фотографии Александра Ивановича показывают, что не такого уж страшного вида он был, «сюртук его имел самый обыкновенный