Ромодановский шлях. Забытые победы - Даниил Сергеевич Калинин

детство – хотя в сердце янычара всю жизнь тлела смертельная обида на родителей, не сумевших защитить сына. Эта же обида вскоре обернулась страшным гневом на непокорных христиан и их «неправедную» веру! Но в тоже время, чем взрослее становился Искандер, тем сильнее в нем крепла вера в непогрешимость и правильность своего выбора. И если в детстве его никто не спрашивал при обращении в ислам, то теперь он был одним из самых убежденных мусульман на свете! Ну а как же? Ведь если бы Бог не был на стороне их, то разве отдал бы османам христианские земли в Азии и на Балканах?!

Впрочем, Искандер-бей не знал столь простого и в тоже время глубокого утверждения о том, что пути Господни неисповедимы. Как не слышал он и о том, что если народ теряет веру в Бога, то его постигают бедствия и несчастья – а если народ не кается, то гибнет и исчезает с лица земли…

И вот османы покорили христиан-ромеев, христиан-греков, христиан-сербов, христиан-венгров, христиан-валахов – но ничего не смогли поделать с христианами-казаками! С урусами, что столь дерзновенно бросили вызов самому султану! Но вот, наконец, настал славный день… День, когда казаки потеряют своих лучших воинов и падут.

День, когда клинки баши вдоволь напьются крови неверных…

Когда путь вошедшему в раж баши преградил Прохор, Искандер-бей почувствовал вдруг странную тревогу в своем сердце – что-то напомнило ему о материнских молитвах из раннего детства. Но это воспоминание лишь усилило его ярость!

Стремительный, рубящий удар сабли, сверху вниз; казак примет его на блок собственного клинка – и ятаган баши с легкостью рассечет запястье противника, а ослабевшие пальцы уруса выпустят рукоять… Но дюжий казак неожиданно легко сместился в сторону, увернувшись от турецкого кылыча – а вот лезвие ятагана встретила плоскость клинка. И тут же укол! Но заточенная с обеих сторон, массивная елмань османской сабли лишь вспорола воздух… Редко кто из янычар использует прямой выпад – и именно потому враг должен был его пропустить!

Вот только урус словно почувствовал сей удар, увернувшись с отшагом влево – и тотчас кылыч вылетел из руки Искандер-бей! Точный и сильный рубящий удар по «заставе», сильной трети клинка, осушил цепкие пальцы янычара… Бешено закричав, баши присел – и тут же рванулся вперед, умело перекинув ятаган в правую руку; он надеялся подсечь ноги казака хлестким ударом от земли! Но клинок вновь распорол лишь воздух – характерник разгадал вражескую атаку и успел подпрыгнуть, пропустив под собой стремительно мелькнувший ятаган… После чего обрушил собственный удар на голову османа – удар столь сильный, что прикрывшая голову баши мисюрка не выдержала, раскололась.

Рухнувший наземь Искандер-бей неожиданно для себя отчетливо вспомнил маму – молящуюся за него перед иконой Богородицы. Вспомнил, как горячо просила за сына мать, как горячо молила сохранить ему жизнь... Вспомнил Александр и давно позабытые им слова, горячий шепот отца: «Сынок, все в твоем сердце. Что есть обрезание, если оно насильно? Сам Господь был обрезан как всякий еврейский мальчик – но вера? Вера – это, прежде всего, поступки. Будь справедлив, честен и милостив – милостив к побежденным, милостив к христианам… И когда-нибудь тебе представиться возможность покинуть стан врага».

В последний миг своей жизни Искандер-бей вдруг отчетливо понял, что именно материнская молитва так долго хранила его. Что Пресвятая Богородица позволяла янычару жить и уцелеть во многих битвах лишь для того, чтобы в какой-то миг он смог бы спастись… То есть спасти душу свою, последовав завету отца.

А ведь если бы Искандер-бей не глушил бы в сердце своем эти воспоминания… Если бы не ожесточился он на христианство, старательно взращивая злобу в душе своей на веру отца – то кто знает? Вольный казачий Дон и Черкасск были рядом – всего-то и стоило освободить пару-тройку невольников покрепче и уйти с ними из Азова… Пусть даже на рыбацкой лодке!

И ведь был момент, когда дрогнуло сердце баши – когда встретил он столь чистую и светлую ликом невольницу, что ударило оно с перебоем. Он хотел даже выкупить ее – но пригнавшие урусскую красавицу татары заломили огромные деньги. Дева была невинна – и ее намеревались выгодно продать в гарем какого-нибудь визиря или же богача торговца… Мысль освободить ее мелькнула в сознании янычара – и тотчас пропала.

Но теперь он жалел – как же горячо жалел Александр, что еще в Бурсе заставил себя позабыть завет отца! Что вместо того, чтобы бороться до конца в сердце своем, он прогнулся, сломался и покорился воле завоевателей… Глаза баши уже закрылись – и он не видел того, что ведомые характерником донцы навалились на дрогнувших янычар, потерявших непобедимого вожака. Не видел, что под дружным натиском русских воинов побежали оставшиеся татары… Он уже не видел, но отчаянно цеплялся за оставшуюся каплю жизни – цеплялся, чтобы сказать. И в последнее мгновение с губ его сорвались полные горечи и раскаяния слова – слова на полузабытом языке валахов:

- Прости меня, мама… Прости и ты, отец. Прости меня, Марьям… Нет… Божья Матерь! Прости… И умоли Сына Своего, да простит и Он меня…

Одинокая слеза скатилась по щеке Александра, раскаявшегося в последний миг своей жизни. Но неисповедимы пути Господни – и быть может, для спасения заблудшей души хватило и столь краткого, но столь же искреннего и осознанного покаяния?

Кто знает…

Глава 16.

25 июля 1662 года от Рождества Христова. Москва, столица Русского царства.

- Ну и пекло. – Стрелец Илья Пешков снял шапку и утер взмокший лоб.

Жаркое лето пришло в Москву – город словно затянут дремотной духотой, высушен пеклом. А вместе с жарой нарастают и тревога, глухой ропот да людская злоба... Война с Речью Посполитой затянулась – как затянулась жара, лишенная дождя и надежды. Лишь полнится земля русская тревожных известий, бабского да детского плача о сгинувших сыновьях, мужьях и отцах, стоном людским от множащихся поборов. Истомленные горожане и деревенский народ свыклись с реквизициями и непрекращающимися налогами – но беда пришла, откуда её меньше всего ждали.

С монетных дворов…

- Да, ужас как жарко! – его товарищ, Михаил Разинков, запарился в теплом кафтане и страстно мечтал о завершении дневной смены. Даже прежнее восхищение стольным градом для недавно поверстанного в приказ стрельца сошло на нет, уступим место равнодушной усталости.

А ведь Москва разрослась за последние годы, чудо как похорошела. В ней