Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

приведя их к храму Юпитера праздновать годовщину сражения при Заме. Вызванный вновь, он отказался повиноваться требованию явиться на суд, удалился в свое поместье в Литерне и оставался там, вдали от дел до самой смерти. Проявление такого индивидуализма в политической деятельности шло в ногу с ростом индивидуализма в коммерции и морали. Римская Республика вскоре будет разрушена высвободившейся энергией своих великих сыновей.

Отчасти искупала недостатки этой аристократии и этого века проснувшаяся в них страсть к прекрасному. Встречи с греческой культурой в Италии, на Сицилии, в Азии познакомили римлян не только с атрибутами «красивой» жизни, но и с высочайшими произведениями классического искусства. Завоеватели привозили с собой всемирно знаменитые картины и статуи, украшенные чеканкой металлические зеркала и чаши, дорогие образцы ткацкого и столярного искусства. Старшие поколения были шокированы тем, что Марцелл украсил римские площади похищенными из Сиракуз скульптурами; они были поражены не грабежом, но «досужими и пустыми разговорами» среди бывших некогда столь деятельными граждан, которые теперь останавливались, чтобы «рассмотреть и обсудить какие-то совершенно ничтожные вещи»{201}. Фульвий перевез в Рим 1015 статуй из амбракийской коллекции Пирра; Эмилий Павел нагрузил во время своего триумфа пятьдесят повозок художественными сокровищами, которые достались ему как часть уплаты за освобождение Греции. Сулла, Веррес, Нерон и тысячи других римлян поступали точно так же на протяжении двух столетий. Грецию раздевали, чтобы в ее одежды облачился римский дух.

Побежденное этим нашествием, италийское искусство отказалось от своего исконного стиля и качества и, за одним исключением, капитулировало перед греческими мастерами, темами и формами. Греческие живописцы, скульпторы и архитекторы, устремившись вслед за золотом, переселялись в Рим и понемногу эллинизировали столицу своих захватчиков. Богатые римляне начинали строить свои особняки на греческий манер — вокруг открытого двора — и украшать их греческими колоннами, статуями, картинами и утварью. Изменения в облике храмов происходили медленнее, чтобы не раздражать богов; здесь нормой оставались короткая целла и высокий подиум этрусского стиля; но поскольку приют в Риме находили все новые олимпийцы, казалось вполне уместным проектировать их жилища, ориентируясь на более стройные эллинские пропорции. Однако в одном жизненно важном отношении римское искусство, по-прежнему воспринимая греческие импульсы, продолжало с необычайной искусностью и мощью по-своему выражать особенности монолитной римской души. Триумфальные и декоративные монументы, базилики и акведуки — во всех этих архитектурных конструкциях римляне заменяли архитрав аркой. В 184 г. до н. э. Катон возвел каменную базилику Порция; пять лет спустя Эмилий Павел придал первоначальную форму той самой Эмилиевой базилике, которая на протяжении поколений отделывалась, и украшалась его потомками[24]. Типичная римская базилика, предназначавшаяся для деловых или юридических контактов, являла собой длинный прямоугольник, разделенный на неф и притворы двумя внутренними рядами колонн, и обычно покрывалась кессонным цилиндрическим сводом — черта, заимствованная из Александрии{202}. Поскольку неф был выше притворов, над каждым из них можно было высечь в камне сквозные решетки, через которые в здание проникали бы свет и воздух. Именно эта форма интерьера послужила образцом для строителей средневековых соборов. Благодаря этим огромным строениям Рим приобрел те черты величия и силы, которые отличали его от всех других городов даже после того, как он перестал быть столицей мира.

III. НОВЫЕ БОГИ

Как поживали древние боги в эту эпоху безудержных перемен? Очевидно, ручейки безверия просачивались из аристократических слоев в народную массу. Иначе трудно понять, как мог народ, все еще верный старинному пантеону, принимать с таким неистовым восторгом те комедии Плавта, которые, даже со ссылкой на греческие образцы, делали предметом насмешки Юпитеровы мучения с Алкменой и превращали Меркурия в шута. Даже Катон, столь ревностный поборник древних форм, дивился способности авгуров удерживаться от улыбки, когда они сталкивались друг с другом лицом к лицу{203}. Слишком долго эти устроители ауспиций подкупались, чтобы потворствовать политическим махинациям, знамения и чудеса стряпались для того, чтобы повлиять на общественное мнение, результаты народных голосований аннулировались при помощи благочестивого надувательства, и религия силилась превратить эксплуатацию в священнодействие. Дурным знаком было то, что Полибий, прожив семнадцать лет среди высшей римской знати, мог писать около 150 г. до н. э. так, словно был убежден: римская религия — не что иное, как орудие правительства.

Качество, которое делает Римское государство наиболее совершенным, есть, по моему мнению, характер его религии. То, что является среди других народов предметом осуждения, а именно суеверие, служит главным сплачивающим фактором Римского государства. Эти вещи рядят здесь в такие торжественные одежды и они настолько глубоко пронизывают все стороны общественной и частной жизни… что я не знаю ни одной другой религии, которую можно было бы сравнить в этом отношении с римской… Я полагаю, что правительство прибегает к этим мерам для блага простых людей. Возможно, в них не было бы необходимости, окажись возможным создать государство из одних мудрецов; однако поскольку всякая толпа переменчива, полна беззаконных вожделений, неразумной страсти и горячего гнева, ее следует держать в повиновении при помощи незримых ужасов и религиозной пышности{204}.

Полибий, может быть, находился под впечатлением недавних происшествий, которые ясно давали понять, что, несмотря на Плавта и философию, суеверие по-прежнему царило над умами. Когда казалось, что каннская катастрофа оставила Рим беззащитным перед армиями Ганнибала, легко возбуждавшееся население ударилось в панику и кричало: «Кому из богов должны мы молиться о спасении Рима?» Сенат попытался утихомирить волнения, приказав устроить человеческое жертвоприношение; затем он попробовал вознести мольбы к греческим богам; затем устроил поклонение всем, и греческим и римским, богам по греческому обряду. Наконец сенат решил, что если ему не под силу совладать с суеверием, то лучше уж упорядочить и взять его под контроль. В 205 г. до н. э. было объявлено, что, согласно предсказаниям Сивиллиных книг, Ганнибал лишь тогда покинет Италию, если Великая Матерь (Magna Mater) — одна из ипостасей богини Кибелы — будет перевезена из фригийского Пессинунта в Рим. Аттал, царь Пергама, выразил согласие; черный камень, являвшийся якобы воплощением Великой Матери, был доставлен по морю в Остию, где его встретили с впечатляющей помпезностью Сципион Африканский и группа добродетельных матрон. После того, как судно, на котором он был привезен, застряло в тибрском иле, весталка Клавдия освободила его и подняла вверх по течению к Риму благодаря магическому действию своей чистоты. Затем матроны, бережно передавая камень друг Другу, торжественной процессией приблизились к храму Победы, а благоговейные граждане, когда мимо них проходила Великая Матерь, воскуряли у ворот своих домов фимиам. Сенат