Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов

литературному творчеству стала случайная встреча в поезде с пастором Чарльзом Лесингемом Смитом. Они разговорились, и пастор, преподававший математику в христианском колледже, оказался таким же страстным любителем литературы, как Альфред, причем их вкусы и пристрастия явно совпадали. Слово за слово – и оба признались друг другу, что тоже пишут стихи.

Осенью 1868 года пастор прислал изданный им за свой счет сборник стихов, и они показались Альфреду глубокими и достаточно мастерскими. Он поспешил отправить Смиту хвалебный отзыв, а заодно приложил к письму английскую версию своей большой поэмы «Загадка» и попросил пастора высказать свое мнение, заверяя, что критика для него будет не менее ценна, чем похвала.

Ответ пастора пришел в октябре и буквально окрылил Альфреда. ««Ваши прекрасные качества не позволят вам надолго оставаться в холодной тени скептицизма, если вы все еще пребываете в ней. Помимо некоторых пассажей, о которых Вы сами, похоже, сожалеете, и меня радует, что они не вошли в то масштабное сочинение, которое Вы создали. Мысли столь оригинальны и блестящи, хотя и не всегда истинны, что ни один читатель ни на мгновение не сможет пожаловаться на скуку или заявить, что ему не хватает “легкой звенящей рифмы” – как при чтении “Потерянного рая”. Я счел бы это сочинение завидным успехом у англичанина, но тем более восхищения оно заслуживает, когда сочинитель иностранец», – писал Лесингем Смит.

Дальше он отмечал, что среди 425 строк поэмы нашел лишь шесть посредственных, а все остальные просто замечательны. Если Альфред в состоянии написать такую поэму на английском, то какой же шедевр он может создать на родном шведском? Далее пастор писал, что ему очень хотелось бы увидеть Альфреда снова, приглашал к себе в Девоншир и выражал уверенность, что со временем, как в случае Мильтона, его талант приобретет еще большую силу.

Насколько искренен и объективен был этот отзыв? Вопрос непростой, однако не вызывает сомнения, что он значительно поднял настроение Альфреда и его уверенность в своих литературных способностях. Хотя бы потому, что это отнюдь не было мнением невежи, ничего не смыслящего в литературе, – напротив, пастор Смит был блестящим знатоком мировой поэзии. Мнение такого читателя и в самом деле дорогого стоило.

Видимо, именно этим объясняется то, что Альфред той же осенью с утроенной силой взялся за начатый им роман «Сестры», который задумывал опубликовать анонимно. В центре романа должна была находиться судьба трех сестер. Первая из них, которую он назвал Амалией, была сексуальной, обворожительной, но глупой и «никогда не думала ни о чем, кроме удовольствий». Вторая – София – была, напротив, умной, образованной, с чувством юмора, но, увы, не вызывала ответного отклика в сердце и других частях тела главного героя. Наконец, в третьей – «истинной жемчужине» по имени Александра, – должны были сочетаться все достоинства, так что она явно не случайно носит имя героини его юношеских стихов.

Воодушевленный письмом пастора, Альфред отправил пролог к своему роману Роберту, с просьбой посмотреть, насколько правильный в нем шведский, а также показать текст дяде Альселю и еще некоторым знакомым, чтобы они его оценили. При этом он всерьез писал, что, возможно, придет день, когда «мне придется использовать свое перо как крючок, чтобы прокормиться, поскольку не хочу дать волю своему желанию взяться за веревку, которое в последнее время становится все более ощутимым».

Биографы Нобеля, безусловно, правы, когда говорят, что этот роман был продиктован тоской Альфреда по подлинной любви, его поисками той женщины, с которой ему хотелось бы соединить свою жизнь, – поисками, которые с каждым годом казались ему все более безнадежными.

Но что касается его писательского таланта…. Увы, дошедшие до нас отрывки из романа «Сестры» оставляют жалкое впечатление: ходульные образы, слишком вычурные, оторванные от реальной жизни диалоги, масса литературных штампов.… То есть по большому счету это было не более чем жалкое подражание романам сестер Бронте.

Такая проза не могла принести ни денег, ни славы. Так что на самом деле Альфреду Нобелю не оставалось ничего, кроме как писать в «стол» и идти по жизни предназначенным ему путем, не менее важным для человечества, чем путь тех великих писателей и поэтов, что были его кумирами.

Глава пятая

Кому война, а кому мать родная

Успех подстегивает Нобелей больше, нежели провалы. Мы уже так много в этом мире пережили, что пора бы ветру повернуть – не обязательно на попутный, достаточно, если не нужно будет все время лавировать.

Людвиг Нобель

Последующие годы стали для Альфреда Нобеля временем напряженного труда по продвижению своего взрывчатого детища, в течение которого он не раз переходил от отчаяния к надежде и снова к отчаянию. Испытания динамита на рудниках следовали одно за другим, но количества заказов это не увеличивало. Скорее наоборот: среди воротил горной промышленности Европы росло разочарование его мощностью, и теперь в профессиональных кругах новую твердую взрывчатку презрительно называли «разбавленным нитроглицерином». Все громче звучали требования вернуться к обычному нитроглицерину при всей опасности обращения с ним – судя по всему, жизни рабочих волновали промышленников того времени в последнюю очередь.

Хотя истина лежала на поверхности: следовало просто увеличить количество закладываемого динамита, чтобы получить взрыв той же силы, что с нитроглицерином, но куда более безопасный в исполнении. Понятно, что динамит стоил дороже, но даже на том этапе разница в цене была не так уж велика и покрывалась хотя бы за счет экономии на выплате компенсаций семьям погибших рабочих. Так что дело тут было не столько в цене и мощности взрывчатки, сколько в обыкновенной косности, всегда замедляющей продвижение любых инноваций.

К недостатку заказов прибавлялись судебные неприятности, также сильно сказывавшиеся на настроении Альфреда Нобеля и его возможностях заниматься другими делами. В Европе такие неприятности ему создал Карл Диттмар – бывший директор его завода в Крюммеле, тот самый «надежный прусский офицер». Он подал на Альфреда в суд, заявив, что именно он является изобретателем динамита. Доказательств того, что это не так, понятное дело, было более чем достаточно, включая, переписку Альфреда с Винклерами, да и в свидетелях в пользу Нобеля недостатка не было. Однако нервов этот процесс отнял немало. На память о нем остались протоколы заседаний суда, позволяющие понять, как именно Нобель продвигался к созданию динамита.

В США оба предприятия по производству динамита – на западном и восточном берегу – также начали судебную тяжбу по поводу того, кто из них обладает правом на патент, и на этом фоне уже упоминавшийся полковник Шаффнер, нарушив все договоренности, вновь заявил, что изобретателем динамита является