По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

Первый раз в своей жизни я работал руками. И когда у меня стало получаться, я даже начал получать от работы если не удовольствие, то удовлетворение.

* * *

Теперь об очень важном. Когда Валя решилась на эмиграцию, я понимал, что, уезжая, мы будем обязаны вернуть комнату государству. Но при всей моей «любви» к советской власти я такой подарок ей делать не хотел. Плюс ко всему из Свердловска, где она работала, вернулась Валина сестра Любаша. Комнату мы могли оставить ей. Мне пришла в голову следующая комбинация. Мы с Валей пока расписываться не будем. Когда родится ребенок, Валя не укажет мое имя в графе «Отец» в свидетельстве о рождении. Поэтому как мать одиночка она хочет переехать к своим родителям, где прописана Любаша. Они с сестрой меняются жилплощадью. Когда Любаша прописывается в Валину комнату, а Валя в родительской квартире, мы с Валей расписываемся, и я удочеряю Машеньку. Вуаля! И комната навсегда остается у Любаши! Но тут неожиданно возникло препятствие в лице Валиных соседей по квартире. Чтобы быть точнее, угрозу представляла вредная старуха Манька со своей дочкой Клавой. Клавка была крупная, уродливая, злая старая дева, которая командовала не только матерью, но и своей безобидной младшей сестрой Анкой, жившей в соседней маленькой комнатке со своим пьяницей сыном. Манька с Клавкой все эти годы терпели меня – непрописанного любовника Вали. Но появился грудной ребенок, а с ним и постоянные крики ночью, постоянная стирка и сушка пеленок в ванной. И повторяю: все это было незаконно. Я же понятия не имел, сколько времени мы прождем до отъезда. Мы очень часто уезжали пожить то у моих, то у Валиных на Пороховых. Но тем не менее, если бы они пошли в жилконтору и донесли, что я живу непрописанным, весь наш план рухнул бы. Поэтому надо было срочно менять квартиру, а уже потом проделывать махинацию с пропиской Любаши. Валя только начала отдыхать во Всеволожской, когда я нашел обмен. Нам предложили большую, в двадцать два квадратных метра, комнату в коммунальной квартире на улице Большая Зеленина на Петроградской стороне. Квартира эта была довольно необычной. Длинный, узкий коридор, в котором невозможно было раскинуть руки и в котором не было окон, поэтому, когда ты по нему шел, перед тобой автоматически зажигались, а за тобой гасли тусклые электрические лампочки. В квартире было шесть комнат, которые расположились по правой стороне коридора. Наша комната была самой последней, как раз напротив кухни. Она была очень большой, в два окна и с изразцовым камином, которым никогда не пользовались. Под окном ходил трамвай. Мы перевезли свою мебель, но комната все равно выглядела пустой. Шестнадцатого июля семьдесят шестого года мы с Валей расписались. У меня свидетелем был Юрка, у Вали – Любаша. О том, что мы с Валей решили эмигрировать, мы сказали Брегманам уже давно. Как-то мы их пригласили днем в ресторан «Астория», где, понизив голос, сказали, что мы собираемся уезжать. Для них это было шоком. Я первый из всей моей родни решился на эмиграцию. Рассказав им об этом, я спросил, что они сами думают по этому поводу. Ответ Юры был лаконичен. У него в России двухкомнатный кооператив, американский «Форд», на который он очень долго копил валюту и купил в магазине подержанных машин в Антверпене. Ему нет надобности за всем этим ехать в Америку. Я Юру очень хорошо понял. Такая жизнь в «совке» его вполне устраивала. Женился он много лет назад и вместе с тем продолжал плавать. Я же лично уже давно решил, что для меня это несовместимо.

Я еще тогда определил две причины, по которым люди решали эмигрировать. Первая – это когда они уезжали к чему-то. А конкретно в богатую страну Америку, чтобы, как они были уверены, там быстро обогатиться. Вторая причина – это когда уезжали от чего-то. От страны, в которой прочно закрепился антисемитизм. От страны, где такое понятие, как свобода, настолько извращено, что приобрело совсем противоположный смысл. Эта причина и для нас была решающей. Причем, как правило, эти люди были профессионалами, занимающими хорошие должности в СССР. Никаких гарантий, что они найдут адекватную работу в Америке, не было. Единственным, что объединяло этих таких разных людей, кроме неприятия советской власти, был обыкновенный авантюризм. Мы все ехали в чужую страну с чужим языком, с чужим строем, с чужой нам культурой. Иначе говоря, мы перебирались на другую планету. У многих из нас в Америке не было даже знакомых, не говоря уже о родственниках. Но мы об этом не задумывались, и нас это не останавливало.

Теперь можно было начинать готовить документы для эмиграции. Но перед этим у меня состоялся последний на эту тему разговор с папой. Он уже совсем перестал думать о нашем отъезде, и мое возвращение к этой забытой теме потрясло его. Я опять повторил все причины, которые заставили меня решиться покинуть эту страну. Он снова не принимал эти причины. Но сейчас он уже стал говорить, почему он сам не может уехать.

– Данюра, подумай, о чем ты говоришь. Мне уже за семьдесят, и ты просишь меня начать новую жизнь. В чужой стране. Без знания языка. Для меня это равносильно смерти. Здесь же мой дом, моя культура. И потом не забывай про Ленусю, Иришку. Они мне так же дороги, как ты и Машуня.

Впервые в своей жизни я увидел в его глазах слезы.

Затем мне предстоял не менее безнадежный разговор с мамой. Ее я, наоборот, должен был убедить не бросать отца и не уезжать с нами. Единственное, на что я мог надеяться – она не захочет оставить Иришку. Когда я завел с ней разговор об отъезде, она моментально возмутилась.

– Ты что, хамишь матери?! – Был ее традиционный ответ на начало любого неприятного для нее разговора. – Кто первый заговорил об эмиграции после разговора с Гдалем?

– Ты, – согласился я. – Но уже наследующий день, ты сказала, что Гдаль рехнулся.

– Мало ли что я сказала. И вообще. Ты весь мир объездил. Я тоже хочу попутешествовать.

– Мама, когда люди путешествуют, они берут билеты в оба конца. У тебя билет в одну сторону, и дорога обратно тебе будет закрыта. И потом. Как ты можешь бросить отца?

– Отец давно хотел от меня избавиться.

Я начинал осознавать, что уговорить маму остаться с отцом мне не