Стихи и эссе - Ингер Кристенсен

есть

    мне страшно

    Эротические практики

    когда тело

    в его слепой

    сексуальной

    деятельности

    стремится к невидимости

    это клетки сло́ва

    когда тело

    теряется

    во всём

    и там

    в своей пропаже

    продолжается

    превосходит

    само себя

    и свои границы

    это клетки сло́ва

    когда тело

    это одно

    это клетки сло́ва

    когда тела́

    это судорога

    это клетки сло́ва

    когда тело

    это безмолвие

    действие

    и сцена

    это клетки сло́ва

    когда тело

    пребывает вне

    самого себя

    и внутри

    в другом

    освещено

    освобождено

    и спокойно

    это клетки сло́ва

    язык

    что сообщает

    что тело

    может пробудить

    мёртвых

    как

    язык

    что говорит

    что ласка

    может пробудить

    мёртвых

    как

    язык

    что сообщает

    что бездна

    между нами

    заполнится

    как

    как

    позволить этому

    параллельному языку

    расти

    как

    заставить

    клетки

    в нём

    размножаться

    найти путь

    к параллельному мозгу

    как

    найти путь

    к параллельному рту

    губам которые говорят

    как они никогда

    не говорили

    как они всегда

    говорили

    поцелуй

    как

    править

    напрямую

    в

    твоём сердце

    иначе

    нежели

    параллельной речью

    которой

    нет

    и никогда

    не будет

    мне страшно

Это начинается

Это начинается снова

Это начинается во мне

Это начинается в мире

Это начинается в мире после мира

Это начинается далеко за пределами мира

Это начинается в страхе

и вне страха

в страхе который укрощается страхом

а страх который не укрощается страхом

так и остаётся

как случайно начавшееся

в страхе

и ничего не поделать кроме как сказать

всё как есть нам страшно

Это не случайно

Это не мир

Это случайно

Это мир

Это всё во множестве разные люди

Это всё во множестве разное

Это всё во множестве

Вот и всё

Это всё

Это

Апрельское письмо

(Brev i april, 1979)

По каким-то ландшафтам мы путешествовали, в каких-то жили, – и чаще всего это были совершенно разные ландшафты.

Есть перенос сознания из этих ландшафтов и их превращение

в осязаемое пространство, в той мере, в какой разные отдельные ландшафты срастаются.

Есть наша работа с образами (и) словами, чтобы вернуть все вещи в ландшафт, из которого они происходят. В тот, что всегда один и тот же.

I

•••••

Наше возвращение каким-нибудь ранним утром,

чуть мы успеваем проснуться.

Воздух бледный и немного прохладный,

и он проходит лёгкой рябью по коже,

словно плёнка влаги.

Мы говорим о ткани паука,

как получается паутина,

и о дожде, вымывшем водную гладь,

мимоходом, пока мы спали,

пока держали путь

по земле.

И вот мы у дома

и купаемся в пыли садовой дорожки,

как те же воробьи.

••••

Этот водопад

образов

вправду дом?[37]

Вправду ли нам

выпало жить

в этом падении

сквозь множество

божеств?

Жить и накрывать на стол,

разделять трапезу?

•

Распаковываю пожитки,

какие-то украшения,

несколько игрушек

бумагу,

необходимые вещи,

помещённые внутрь

в этот мир

на какое-то время.

И пока ты рисуешь

и наносишь на карту

целые континенты

между кроватью

и столом,

лабиринт вращается

на своём крюке,

и нить,

которая никогда из него не выводит,

на мгновение оказывается

снаружи.

••

Затем свет внезапно

обрушивается в комнату

и делает нас невидимыми.

Солнце круглое,

раз яблоко – зелёное,

и они поднимаются и падают.

•••

Уже на улице

с деньгами, зажатыми

в руке,

и мир – белая пекарня,

где мы просыпаемся слишком рано

и видим сны слишком поздно

и где потоки из грубых

и нетронутых мыслей

ближе всего подступают к истине,

задолго до того, как помыслятся.

II

•••

Переполошенные голуби повсюду

и страх за стихотворение,

которое испуганно

вспархивает в воздух

от легчайшего

движения.

Бросаю хлебные крошки,

чтобы слова вели себя

тише.

Скоро

остаётся только звук стучащих

клювов

в погоне за мельчайшей

крошкой

смысла,

бессвязный

и безжалостный.

Вскоре только

легитимное

принуждение к миру.

••

Затем свет внезапно

врывается внутрь

и кричит

во рту сам по себе,

когда мы рождаемся.

Однако более бессмысленно

и красиво,

чем к послеобразу

печали,

прислушиваются глаза

к свету,

что бел и текуч,

как молоко.

И пока мы пьём,

мы слышим жажду,

которая утоляется.

•••••

Выхожу на террасу,

когда сумерки открывают свои шлюзы

и всё скользит в согласии

с самим собой.

И то, о чём ты спрашивал,

о ткани паука,

и о дожде, что мыл водную гладь,

и, кажется,

но точно не знаю,

можно ли помнить росу.

Росу, которая летом

так мягко вспушила паутину,

как может только чудо;

учила тому, что́ есть труд,

что он есть то, что он есть,

как слово dug,

роса же бо в зеркале —

божий образ, gud.

••••

Всё оставлено,

что я продумала,

и предано

миру

опять.

Этот дом

скорлупа,

хрупкий поцелуй

без удивления.