Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

– Нет, возьми, да и от меня тебе будет память, – повторяет тесть.

Мы входим в баз. Старик берет и выводит во двор очень крупного, ширококостного, чалой масти трехлетка, офицерского сорта. Молодой конь доверчиво идет за поводом, а когда мы остановились, он играючи толкает своими губами в плечо старика.

– Спасибо, папа, но право!..

– Нет-нет!.. Бери!.. Он тебе понадобится. И не разговаривай много, Сережа, в такие минуты! – наставительно перебивает его тесть, вахмистр Конвоя Его Величества.

Сережа замолчал и стал седлать. Потом вошли в дом. Немного закусили. Без этого проводы в казачьем семействе быть не могут. За столом разговор не клеился. Старушка мать нет-нет да и заплачет. А старик отец, сдерживая слезы, только досадливо вытирал свой нос и, незаметно, глаза. Жена – как окаменелая. Да еще была во всем черном, она невыносимо страдала.

Страдал и я ото всей этой сцены. И только находчивый и остроумный Сережа говорил что-то. Поели и стали прощаться. Вначале все помолились на иконы. Тишина была жуткая. Помолились. Сережа подходит к тестю и говорит:

– Ну прощайте, папа. Простите меня, что, может быть, когда-либо и чем-либо Вас огорчил.

И он размашисто, опускаясь на колени и поднимаясь, кланяется ему в ноги. Тесть стоит и выжидает конца прощания. Все мы стоим молча. И когда зять окончил прощание, он обнял его, часто-часто поцеловал Сережу в губы и вытер выступившие слезы.

Сережа подходит к теще и выполняет те же земные троекратные поклоны. Потом подошел к жене. Долго и глубоко посмотрел ей в глаза и тихо произнес:

– Ну прощай, Дуняша.

Эти три слова вывели ее из оцепенения. Всем своим большим, крупным телом она повалилась на него и горько зарыдала.

Видя все это, я переживал жуткие моменты чужого горя. Я уже ругал себя – зачем я сюда приехал?.. Все это напомнило мне мою мать, бабушку, сестренок, находившихся теперь уже «под красными» и безо всякой защиты. Мне стало бесконечно жаль их.

Сережа оказался большой молодец и достойный муж. Он так умело успокаивал жену и, наконец, привел ее в порядок. Вступился и я, сказав, что «мы еще вернемся». Говорил, а самому было стыдно за свои слова. Когда вернемся?.. Каким способом? Этого я совершенно не знал.

Сережа «вернулся» очень скоро. Выехав впереди полка, почему-то прямо в Екатеринодар, не зная маршрута нашего корпуса, 4 марта он был отрезан красными от переправы через Кубань и хвоста многочисленных обозов многих войск, скрыто вернулся в Казанскую, был арестован, сослан в Ростовский лагерь и скоро расстрелян в Армавире вместе со своим братом Михаилом. Отец их был расстрелян 24 марта 1918 года, вместе с нашим отцом, после неудачного Кавказского восстания.

Так пролитой кровью братается Казачество.

В Казанскую, вместе с Кавказской бригадой, прибыл и мой «хоперский выезд» с кучером Максимом-воронежцем. Там все мои лучшие офицерские вещи, два комплекта холодного оружия, серебряный кинжал деда, призовые жетоны и боевые ордена.

Негласно ходили слухи, что «мы идем в Грузию», там переформируемся и двинемся снова освобождать свою Кубань-Отчизну. Поэтому я заранее уложил все это, и вот – они со мной.

Мой крестный отец – грузин, поставщик 1-го Кавказского полка седлами, всем казачьим вооружением и обмундированием. Он умер, но в Кутаисе живут его жена и дочка, моя сверстница, как и много их родственников. Щегольну я там – думалось мне.

Горькое разочарование и обида: все вещи с тачанкой, кучером и адъютантом, сотником Сережей Севостьяновым, попадут красным через 5 дней, и мой багаж в походе будет составлять лишь то, что было на мне.

Выступление корпуса в станицу Тифлисскую

В приказе по корпусу назначено: 2-я Кубанская дивизия, еще при темноте (указано время), сосредоточивается на площади у станции Милованово, а 4-я Кубанская и другие части – западнее станицы Казанской.

В полной темноте штаб дивизии подошел к указанному месту, но своих полков не нашел. Спешившись чуть западнее вокзала, штаб ждал их. Проходит минут пятнадцать – полков нет. Стояла ночная тишина. В ней мне почудилось, что у вокзала слышен какой-то разговор и так знакомый лязг стремян. Думаю – может быть, полки выстроились на северной стороне от железной дороги, где нет никаких построек?

Посылаю двух ординацев выяснить – в чем дело? Но не прошло и 5 минут, как они прискакали обратно и быстро докладывают, что у вокзала – красная конница.

– Как?.. Как вы узнали?.. Не ошиблись ли вы? – как ужаленный бросаю им короткие вопросы.

– Никак нет, господин полковник! Когда мы подъехали и спросили – какой полк, нам ответили – «18-й кавалерийский». Ну, мы сразу же поняли, что это красные. И скорее сюда. «А вы какого полка?» – крикнули они. Но мы им ничего не ответили и поскакали назад.

– Сади-ись, – тихо скомандовал, и штаб шагом двинулся на запад, по улице между пустынными гумнами.

– Какого полка? – слышу позади себя, между конским топотом, совсем «неласковые слова» и неказачий выговор.

И, не отвечая, быстро перевел всех в широкую рысь.

– А-а!.. Белые, вашу разэтак мать! – закричало несколько голосов, и тут же раздались выстрелы с седел. Стояла полная темнота, и пули красных пролетели над нашими головами.

Уже светало, когда штаб дивизии выбрался на западную окраину длинной станицы, где и обнаружил весь корпус, сосредоточенный в резервную колонну.

– Ваше превосходительство! Как же это так случилось? – удивленно и обиженно спрашиваю я командира корпуса генерала Науменко, узнав от своих командиров полков, что сам генерал, стоя у дороги, направлял полки 2-й дивизии не на условленное место, а прямо «по дороге к станице Тифлисской».

– Вы меня извините, Елисеев, но когда же Вы успели проскочить к вокзалу? Я хотел и Вас завернуть сюда, чтобы не терять времени, – говорит он, как всегда ласково, и улыбается.

– Да ведь нас, штаб дивизии, красные могли бы захватить живьем, если бы я не послал ординарцев выяснить – кто на вокзале? – удивленно-возмущенно докладываю и рассказываю, как это было.

У меня от страха, что красные могли нас захватить, только сейчас выступила та холодная капля пота, предвестница возможной беды. Тогда было не страшно, а вот теперь, вслед – стало очень страшно. Спешив штаб, ведь я мог пройти в вокзал с начальником штаба, даже без ординарцев! И конечно, «живьем» попасть в руки красных. Или изрубили бы они нас, при сопротивлении. Все это только сейчас выявилось «в реальность» – что могло бы быть?..