Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

Я решил трактовать сомнительные моменты в пользу Ману, несмотря на то что, читая о его азиатских приключениях, то и дело задумывался, пишет ли он о том, что действительно происходило, или дает волю фантазии. После того как я сам побывал на Филиппинах и удостоверился, что там мало что изменилось, его истории стали казаться мне более достоверными. Ужасающая бедность. Лидеры-популисты и доверчивое население. Чудовищное неравенство. Очередные Маркосы у власти. Безнаказанные грабежи, репрессии, убийства и коррупция. Эти острова, названные в честь короля Филиппа II, служат неоспоримым подтверждением гипотезы Сомерсета Моэма о том, что человек не может надолго подняться над своей низкой натурой. Но пусть даже и так – я все равно не понимаю, почему мы не можем остановиться хотя бы на полпути. Неужели действительно необходимо раз за разом падать на дно этой пропасти, снова и снова ударяясь о землю? Неужто нигде не сложилось общества, способного стать образцом для всех остальных, указать на иной путь? Общества, которое твердо решило не падать вниз и просто скрывает свои достоинства под покровом тайны? Мой друг профессор Кунг, тот самый почитатель Хо Ши Мина, посоветовал мне обратить внимание на соседа Филиппин, история и судьба которого сложились совсем по-другому. Страну процветающую. С гражданскими свободами. Высокодуховную. Современную. И в то же время гордящуюся своими традициями. Речь шла о Японии – квинтэссенции всего азиатского. «Место, не похожее ни на одно другое».

9. Николя Бувье. Япония

Задолго до того, как Конрад приплыл к берегам Борнео на борту парохода «Видар», Оруэлл открыл для себя сдержанную чувственность бирманцев, Моэм увидел ослепительные храмы Ангкора, а Киплинг потерялся в нижнем мире Лахора, один венецианский искатель приключений совершил путешествие на Восток. Вернувшись домой, он рассказывал невероятные истории о землях, полных невиданных диковин, удивительных сокровищ и людей, живущих вопреки всем известным законам. Эти истории, записанные со слов Марко Поло в Генуе его сокамерником, высмеивали и называли выдумкой, однако время показало, что то был полноценный и весьма точный журналистский репортаж. В его «Книге чудес света», открывшей собой длинный ряд книг, подстегнувших интерес западного мира к Дальнему Востоку, мы встречаем первое в Европе упоминание острова Чипунгу. «Владыка его не служит никому», – сообщает Марко Поло.

Япония уже в то время яростно сопротивлялась любому иностранному влиянию, будучи страной крайне закрытой. Отголоски этого мы видим и сегодня. Японцы отбили две попытки вторжения армии императора Хубилая: в 1274 году тот отправил к острову первый флот с двадцатью тысячами монгольских лучников, а спустя еще семь лет повторил свою попытку, увеличив число воинов до ста тысяч. Несмотря на то что японцы в военном отношении отставали по многим направлениям, у них были бесстрашные самураи и самые смертоносные мечи в мире. «Ни дамасская, ни толедская сталь не имеет такой закалки», – писал Николя Бувье в своей «Японской хронике» (Chronique japonaise), возможно, лучшей книге, написанной западным автором про японскую душу. Кроме того, японскому сопротивлению помогли тайфуны и бури, ударившие по неприятельскому флоту в самый неудачный для него момент. Все вместе это позволило сохранить японскую самобытность в первозданной чистоте и не дать злокозненным иностранцам извратить ее.

Больше, чем монголам, повезло португальцам. В начале XVI века группа португальцев на борту китайского пиратского судна сбилась с курса из-за тайфуна и пристала к побережью острова Танегасима. Так состоялся первый контакт между европейцами и японцами, причем последние в летописях называли своих незваных гостей южными варварами. Японцев удивило, что португальцы ели руками, а не палочками, не умели читать иероглифы, пили, не переливая напитки в кубки, и вообще вели себя ненадлежащим образом. Так Запад открыл для себя землю хороших манер и культуры, где забота о спокойствии соседа – часть религии, хорошее воспитание – долг, а гармония – коллективное право. Чужестранцев не прогнали только потому, что их было мало и они не выглядели опасными. Свойственные же им недостатки по части этикета компенсировались кое-чем еще, что привлекло внимание местного населения, – например, владением огнестрельным оружием, о котором японцы с удивлением писали: «При выстреле возникает вспышка, подобная молнии, и грохот, похожий на гром ‹…› Эта вещь позволяет отомстить врагу, украв его душу».

Что может быть полезнее для страны, которая хочет, чтобы ее не беспокоили посторонние?

Приплывшие на острова вскоре после этого контакта первые миссионеры под руководством Франциска Ксаверия отмечали свойственные японцам трезвость духа, чувство гражданского долга и поразительную порядочность. При этом, по словам миссионеров, островной образ жизни и стремление держаться в стороне от остального мира заставили этих людей «погрязнуть в идолопоклонничестве». Надо сказать, что все иностранцы, которые в дальнейшем исследовали Японию, допускали одну и ту же ошибку, путая стремление к гармонии со слабостью. На самом же деле японцы готовы биться насмерть, лишь бы оградить себя от иностранного влияния и не отдать ни пяди своей земли. И речь здесь не только о борьбе с воинами Хубилая, но и о попытках навязать христианство, которое Япония уничтожила на своих островах после пятнадцати лет методичных массовых преследований. История Японии – это история беспрестанной борьбы за право жить по-своему. «Страна, в которую тяжело попасть. Страна, сама посадившая себя на карантин», – пишет про нее Бувье. Японцы мало интересуются тем, что происходит за пределами островов, – а вот всему остальному миру не терпится раскрыть их секреты. Японское общество как было, так и осталось нечитаемым иероглифом для завоевателей, путешественников, миссионеров и журналистов – включая автора этих строк. И возможно, никто не приблизился к расшифровке этого иероглифа ближе, чем отважный швейцарский путешественник.

В 1953 году Николя Бувье (1929–1998) отправляется вместе со своим другом художником Тьери Верне в трехлетнее путешествие на Восток на «фиате тополино». На тот момент друзьям было чуть больше двадцати. Перед тем как двинуться в путь, они навещают легендарную швейцарскую женщину-фотографа Эллу Майяр, чтобы получить ее напутствие. Она советует им ничего не бояться: «Везде, где живут люди, может выжить и путешественник». Друзья неспешно странствуют от Югославии до Индии, проезжая по пути Турцию, Иран и Пакистан. Зиму они проводят в Тебризе. Николя и Тьери стараются жить жизнью людей, встречающихся им на пути. Много разговаривают с крестьянами и военными, водителями грузовиков и булочниками. Дают уроки французского для детей. На пустынных дорогах развлекаются тем, что держат руль своего «тополино» ногами, без рук. Отправляясь в путь, они взяли денег на девять недель, и вот средства подходят к концу. Друзья решают жить одним днем, отказывая себе во всех удовольствиях, кроме одного: «потихоньку двигаться дальше».

Бувье родился в 1929 году в скучной коммуне Гран-Ланси в швейцарском кантоне Женева, месте, где каждого ожидает упорядоченная и предсказуемая жизнь. Родители его – Огюст Бувье и Антуанетта Морис – были библиотекарями. Николя с детства разглядывал отцовские географические атласы. Зачитывался приключенческими романами. Мечтал увидеть новые места. В семнадцать лет он отправляется в первое самостоятельное путешествие в Норвегию. Николя открывает для себя радость дороги, обнаруживает, что ему нравится постоянно и вместе с тем неспешно продвигаться вперед. Юный путешественник стремится проникнуться каждым новым местом: вдохнуть его запахи, попробовать его на вкус, напитаться его культурой, понять его. Верне оказывается для него идеальным попутчиком. Он тоже никуда не спешит. И если Бувье описывает красоту окружающего мира словами, то Верне использует для этого краски. В результате их союза на свет появилась легендарная книга путешествий «Дороги мира» (L’Usage du monde), рассказ о дружбе, которая после расставания друзей продолжала жить в сотнях писем. В одном из самых первых таких писем художник пишет о своем восхищении писателем:

Боюсь, лет через пятьсот кто-нибудь скажет: Тьери Верне, ну, тот, который товарищ Николя Бувье. Да-да, возможно, мой единственный шанс остаться в вечности связан со знакомством