Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

раз, заблудившись в большом городе, я спросил дорогу у сараримана, типичного японского служащего, посвятившего всю свою жизнь работе на какую-то компанию. Он битых два часа водил меня по городу, пока мы не нашли нужного места. Ему и в голову не приходило, что можно отказать человеку, попросившему об услуге. Он метался из стороны в сторону, останавливался, выбирал новое направление, снова возвращался. Весь взмок, что нетипично для японцев. Доведя меня до нужного места, он почтительно поклонился и удалился. На мой взгляд, тот факт, что на столь ограниченной территории может проживать тридцать семь миллионов человек и при этом никто из них не стоит у вас над душой, – высшее достижение урбанистики. Действительно, я предпочитаю хаотичные и грязные города стерильным современным, но Токио – исключение. Я даже и сравнить-то не могу его с другими городами, он просто играет в другой лиге.

Вся Япония устроена так, чтобы не вызывать никакого раздражения, даже на первый взгляд. Это страна, которая познается глазами. Минималистские здания, идеально ровные сады. А еда: красиво выложенная, занимающая ровно столько места, сколько нужно, сытная, но не чересчур. Лучшая кухня в мире – экспортировать которую за пределы Японии едва ли возможно. Квартал Гиндза поражает современностью и роскошью, но при этом в нем нет столь любимого Западом показного блеска: все здесь отличается разумной умеренностью, о которой в Азии начали забывать. Красота должна пройти через фильтр простоты. Даже алкоголики в Японии выглядят симпатичными и весьма презентабельными. Не подходят к вам и если здороваются, то на почтительном расстоянии, чтобы не дышать перегаром.

«Самый склонный к эстетике народ», – пишет Николя Бувье.

Одержимость поисками гармонии позволила достичь невозможного – для других, по крайней мере, цивилизаций: две основные религии Японии, буддизм и синтоизм, сосуществуют в мире и никогда не конфликтовали друг с другом. На улицах не увидишь дорожных разборок, люди практически никогда не кричат друг на друга и уж тем более не дерутся из-за парковочных мест. И хотя все это может показаться театром чистой воды, спектаклем кабуки, в котором истинные намерения скрываются под маской, в кризисные моменты вы видите, что они подлинны.

Я приехал в Японию освещать последствия тихоокеанского цунами, спровоцировавшего ядерную аварию в Фукусиме и смывшего несколько городов на восточном побережье Японии. Японцы стояли в бесконечных очередях – ожидая, пока военные раздадут им воду; молча, не протестуя, сохраняя достаточную дистанцию, чтобы не тревожить друг друга. У встреченных мною выживших не было ни еды, ни воды. Одному мне, выросшему на Западе индивидуалисту, пришло в голову унести максимально возможное количество воды из супермаркета, куда только-только завезли продукты. Никто не устанавливал никаких правил и не контролировал, как они исполняются: полицейские участки тоже лежали в руинах. Никто не пытался нажиться на чужой беде или обмануть кого-либо. Не поддался эгоистическим чувствам. Не покусился на чужое, несмотря на то что в тех обстоятельствах это было бы очень кстати и никто и слова бы ему не сказал.

В Натори, на развалинах того, что еще недавно было шестидесятитысячным городом, местные жители собирали все уцелевшие вещи и относили их в бюро находок. Семьи старались сдерживать свою боль, практически никто не устраивал сцен: люди не хотели беспокоить тех, кто, возможно, потерял еще больше. В тяжелейших условиях нужды и страха, когда человеческая природа обнажается во всей своей красе, японцы продемонстрировали, что смогли построить более цивилизованное, организованное, гармоничное и уравновешенное общество, чем все мы.

«Из всех известных на сегодняшний день народов этот, вне всякого сомнения, лучший», – сказал иезуитский миссионер Франциск Ксаверий, побывав в Японии в 1549 году. Он на своем опыте убедился, как тяжело привить японцам то, что не принадлежит их культуре.

А что, если это действительно так – Япония не просто отличается от других, но и лучше них? Если эта страна – свет в конце туннеля для всего человечества, подтверждение того, что мы можем избавиться от наших недостатков и эволюционировать в сторону добродетели? Сами японцы уверены в своей избранности, и вот тут-то начинается самое интересное, темная сторона, которая есть у любой вещи. Японская терпимость не распространяется на иностранцев. Чужаки угрожают чистоте японского духа, поэтому должны быть изгнаны или завоеваны и покорены. И вот императоры переходят от отражения вторжений и защиты страны от иностранного влияния к кампаниям по покорению низших существ. Возникает расизм. «Веря в свое божественное происхождение, они считают, что вся вселенная должна подчиниться воле императора», – пишет Бувье о японском менталитете, ставшем причиной покорения других народов и катастрофы народа японского.

В середине XIX века США заставили Японию открыться торговле, продемонстрировав ей мощь своего флота. За американцами последовали голландцы, англичане и французы. Японское общество охватила ксенофобия, началось наращивание военной и экономической мощи, которое превратит страну в настоящую державу. Японцы коренным образом изменили образование, сознавая, что другого способа модернизации государства нет. Они использовали свой технологический потенциал для того, чтобы их армия стала современной, скопировали те решения, которых у них не было, и, преодолев в конце концов свою уязвимость, форсировали пересмотр экономических соглашений с иностранцами, которые прежде не хотели подписывать. Начались завоевания: сначала Китай, оказавшийся в момент своего упадка легкой добычей, затем крупная победа над Россией. И вот Японию уже не остановить. Бувье цитирует газету Nichi Nichi, толкавшую Империю восходящего солнца к новым свершениям: «Пока на свете остаются незавоеванные миры, японский самурай будет захватывать их».

Чем кончилась эта авантюра – среди прочего, оккупация значительной части Азии и последующее поражение Японии во Второй мировой войне, – хорошо известно. Великая японская цивилизация – лучшая в мире, по словам Франциска Ксаверия, – став жертвой собственных предрассудков и высокомерия, потерпела поражение и подверглась унижению со стороны союзников за то, что, по словам Марты Геллхорн, вела себя точно так же, как нацисты. Сто двадцать четвертый император Японии Хирохито признал, что все потеряно, только когда все действительно было потеряно, после ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки: «В сложившихся условиях нам выпала судьба пройти по тернистому пути к достижению всеобщего мира для всех грядущих поколений, терпя нестерпимое и вынося невыносимое».

Как вышло, что империя, подданные которой столь снисходительно взирали на дикость первых европейских визитеров, пришла к концентрационным лагерям, организованным массовым изнасилованиям и уничтожению целых народов под предлогом своего расового превосходства? Если японцы действительно нашли верный путь, почему они кончают с собой чаще, чем представители любого другого народа? Если обожаемый мною Токио – вершина добрососедства и развития градостроительства, откуда взялись десятки тысяч хикикомори, молодых японцев, которые предпочитают проводить всю жизнь в четырех стенах, не выходя на улицы? Если это общество не приемлет преступности и борется за честность, откуда взялись якудза – представители одной из самых закрытых, эффективных и тесно связанных с властью мафиозных структур в мире, пронизывающей все общественное устройство Японии? Каждый раз, приезжая в Японию, я сталкиваюсь с одними и теми же вопросами, в том числе почему я, в отличие от Бувье, не могу смотреть на все эти противоречия, не осуждая их? Возможно, швейцарский писатель был прав, и большинству людей Запада просто никогда не понять японцев.

После первого своего путешествия в Японию Николя Бувье вернулся во Францию. Ему так и не удалось найти себе достойного заработка, несмотря на то что в японское общество он интегрировался лучше, чем большинство иностранцев того времени. В Европе он женился на Элиан Петипьер. А еще десятилетие спустя, уже будучи знаменитым фотографом, писателем и отцом, снова вернулся в Токио. Николя не понимал, кто изменился больше за это время: он сам или страна. Япония оставила позади послевоенное прошлое. На дворе стоял 1964 год, и Токио готовился принять Олимпийские игры. Дома терпимости Синдзюку закрылись, крестьянки, зарабатывавшие там себе на жизнь, разъехались по деревням. Япония стремительно преображалась и богатела: уж если японцы решают что-то делать, они делают это быстрее и решительнее всех на свете. «От покорившего меня шумного, неорганизованного и буйного Токио не осталось и следа», – пишет Бувье.

Бувье с семьей перебираются в Киото. Швейцарец надеется, что его жена проникнется Японией так же, как и