Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

с живописной неудачной охоты на кенгуру, за которой последовали приключения в австралийской пустыне, посещение Сиднея, Аделаиды и Мельбурна и долгие вечера за разговорами и вином. Здесь не было тяжелых испытаний, в воздухе уже витало будущее расставание, экспедиция подходила к концу. Товарищи Легинече готовятся вернуться в США, а он, получив одобрение командировки от вечерней газеты Madrid, отправляется освещать войну во Вьетнам. Четыре месяца спустя, когда Легинече будет сидеть на террасе сайгонского Continental – того самого, грэм-гриновского отеля – за бутылочкой пива Larue под потолочным вентилятором, а вокруг будут суетиться чистильщики обуви, калеки, уличные проститутки, хироманты и шпионы, коридорный гостиницы Нгуен Ти принесет ему на серебряном подносе телеграмму. Товарищи Легинече по экспедиции наконец добрались до дома и телеграфировали: «Побит мировой рекорд “Trans World” Тчк Добрались Пятой авеню Нью-Йорка Тчк Не нашли места запарковаться Тчк Обнимаем Стив Эл».

«Кратчайшая дорога» (El camino más corto) стала классикой испанского травелога и обеспечила Легинече репутацию живой легенды. В университете я зачитывался этой книгой – в полной уверенности, что именно такой должна быть жизнь настоящего журналиста. Тогда я еще не знал, что, как и Легинече, отправлюсь на Восток, объеду за два десятилетия те же места, буду освещать другие, но очень похожие войны и стану писать книги, подражая его манере литературной журналистики. И все это время баскский журналист будет оставаться для меня и для моих товарищей недостижимым идеалом.

И вот когда азиатский этап моей жизни остался позади и я вернулся в Мадрид, произошло нечто неожиданное. Проглядывая новости, я увидел заметку, в которой ставилась под сомнение часть описанного Легинече в «Кратчайшей дороге». Автором заметки был некий Гаспар Руис-Канела, корреспондент агентства EFE в Бангкоке. По его словам, баскский журналист никогда не был в Австралии. Руководитель экспедиции Гарольд Стивенс рассказал Гаспару, что Легинече отделился от экспедиции чуть раньше, чтобы выполнить несколько редакционных заданий в Юго-Восточной Азии. А потом попросил у Стивенса его путевой дневник, чтобы узнать, что произошло в последней части путешествия. «Он спросил меня, как все прошло [в Австралии], и я дал ему свой дневник», – поведал Стивенс.

Я достал книгу и перечитал описания Легинече. Они были настолько живые – невозможно было поверить, что он их выдумал: «Иногда мы сбивались с дороги, превращавшейся в тропинку среди песков. Воды уходило много, припасов не хватало». Газета El Confidencial пошла еще дальше и, сравнив книги Легинече и Стивенса, обнаружила еще несколько несоответствий, например в части, где описывается поездка на слоне по национальному парку «Казиранга» в индийском штате Ассам. Мне вспомнился сотрудник испанского торгпредства в Гонконге, пренебрежительно отозвавшийся о книге Легинече про возвращение британской колонии в Китай как о халтуре, стачанной на коленке за неделю.

Обвинения в адрес Легинече вызывали во мне противоречивые чувства. Я не знал, что злит меня больше: то, что кто-то покусился на кумира моей юности, или то, что это происходит, когда он уже мертв и не может постоять за себя. За несколько лет до того похожие сомнения возникли в отношении африканских рассказов еще одного из авторов, вдохновивших меня на выбор профессии, Рышарда Капущинского. Его бывший ученик Артур Домославский опубликовал биографию, в которой обвинил польского писателя в фальсификации некоторых фактов и преувеличении других. Капущинский к тому моменту тоже уже умер и никак не мог опровергнуть этих обвинений. Мне кажется несправедливым ждать, пока человек умрет, чтобы поставить под сомнение труд его жизни. Возможно же, что Стивенсу, которому на момент интервью с Гаспаром исполнился девяносто один год, на старости лет изменила память? Вот только проблема заключалась в том, что американец давным-давно написал в своих мемуарах «Зачем нам дорога» (Who needs a road, 1968), что Легинече не смог закончить экспедицию вместе с остальными. В Испании об этом никто не знал, потому что книга Стивенса не была переведена на испанский.

У Гаспара, в отличие от секретаря Капущинского, никогда не было задачи очернить испанского автора. Все вышло случайно, когда они со Стивенсом встретились за паэльей в Бангкоке. После этого разговора Гаспар прочел книгу Легинече и просто обратил внимание на расхождения с рассказом его товарища по приключениям. Последовавшая за статьей реакция ошеломила Гаспара, он никак не думал, что совершает настоящее святотатство, и осознал это только в тот момент, когда его статья, написанная максимально тактично, была встречена молчаливым неодобрением и прямыми оскорблениями со стороны коллег.

Легинече опубликовал сорок три книги. При таких объемах сложно придерживаться высоких издательских стандартов того же The New Yorker, но мне хочется верить, что он, по крайней мере, бывал в тех местах, о приключениях в которых писал. В мою бытность корреспондентом я часто слышал о том, как «журналистское племя» (лидером которого был Ману) – первые испанские репортеры, попавшие за границу, чтобы рассказывать соотечественникам о происходящем в мире, – позволяло себе много такого, за что сегодня они незамедлительно вылетели бы с работы. Чего там только не было: хроники несуществующих сражений, депеши с фронта, в действительности отправлявшиеся из отелей, сговор между репортерами, чтобы избежать одинаковых сочных деталей и не дать испанским издателям заподозрить фальсификацию. Если вдуматься, всему этому можно найти объяснение. Они работали для СМИ, не знавших свободы прессы и культуры фактчекинга. Формировались в стране, жившей в условиях цензуры и манипуляций. Работали в эпоху до интернета и программ, в один клик вычисляющих элементы плагиата.

Когда я принял решение написать «Дурман Востока», мне показалось уместным – из патриотических соображений и чтобы акцентировать преемственность – включить в свою книгу хотя бы одного испанского автора. Оказалось, что испанцев, сделавших карьеру в Азии, совсем немного. Большинство моих соотечественников предпочли Азии Латинскую Америку, что было обусловлено ее колониальной историей, или Европу, частью которой мы снова стали после долгих десятилетий изоляции. Даже Африка казалась испанцам более привлекательной. Ману Легинече был очевидным и единственным выбором, но я оказался перед дилеммой: можно ли посвятить целую главу человеку, достоверность сочинений которого вызывает вопросы? Я стал придумывать оправдание – для себя и для него. Когда случилась вся эта история с кругосветкой Стивенса и преждевременным сходом с дистанции, Легинече был еще очень молод и, возможно, поддался амбициям начинающего писателя. Впоследствии же, будучи признанным ветераном, он вряд ли желал прослыть недобросовестным журналистом – и не стал бы рисковать своей репутацией. Поэтому весьма вероятно, что все события, которые он описывал после «Кратчайшей дороги», были правдой – и происходили именно так, как он рассказывал. Что еще важнее, у него не было никакой возможности ответить критикам самой спорной части его работы.

Что же до меня – я давно перерос тот возраст, когда ждешь от людей абсолютной чистоты и непорочности, даже когда речь идет о легендарных фигурах. Легинече пишет очень хорошо: легко, с эмпатией, создавая по-настоящему живых персонажей. В его книгах в нужной пропорции сочетаются исторический контекст, интересные истории, личный опыт и размышления автора. Все мои друзья, которым доводилось общаться с Ману, уверяли меня, что это был очаровательный человек. Они так искренне защищали его от обвинений, что мне было больно спорить с ними. Я видел, что Ману вызывал у них восхищение не только как профессиональный журналист, но и как личность. Впрочем, в случае Легинече одно сложно отделить от другого.

Что же до Филиппин, то было еще кое-что, заставлявшее меня верить в написанное Легинече: слишком сложно приукрасить реалии самой абсурдной страны в мире. И уж едва ли этим стал бы заниматься человек, никогда не воспринимавший себя чересчур всерьез. Мой опыт поездок на Филиппины и рассказы тех, кто застал эпоху Маркосов, свидетельствуют, что описанное Легинече в книге «Филиппины – мой сад» – даже то, что кажется максимально абсурдным, – в то время вполне могло быть самым обыденным делом. Представшая передо мной Имельда ничуть не отличалась от главной героини его книги: воплощение элегантной поверхностности и аристократизма местного разлива, позволявших ей морочить голову и богатым, и бедным. Легко представить, как она, вся в жемчугах и бриллиантах,