Коллеги. Звездный билет - Василий Павлович Аксенов

– Поздно, – сказал Зеленин, – ты уж другому отдана и будешь век ему верна, а он закружит тебя сегодня в вихре светских развлечений.

– А что там за действо сегодня?

– Сначала будет лекция об умении красиво одеваться… Что с тобой?

Инна содрогнулась от беззвучного смеха.

– Сашенька, милый, все-таки, может быть, мне не ходить? Вдруг мне станет дурно?

Зеленин обиженно шмыгнул носом:

– Напрасно смеешься! Лекция интересная, чехословацкие моды через проектор будем показывать.

По дороге в клуб он не умолкал ни на минуту:

– Понимаешь ли, Инка, просто обидно за людей. У большинства есть врожденный вкус, чувство гармонии. Посмотришь на них на работе – все так ладно пригнано: спецовки, косыночки, даже телогрейки. А в выходной день, подчиняясь какой-то несусветной моде, напыжатся и выходят этакими чудовищами. Сапоги гармошкой, пальто колом и обязательно белый шелковый шарфик чуть ли не до земли. А у девушек платья со средневековыми оборочками, шляпища, черт знает, вроде пропеллера… Обидно. Вот мы и решили вести войну за хороший вкус.

– Кто это «мы»?

– Правление клуба.

– А ты тоже в правлении?

– А как же! Инна, посмотри-ка. Вот и этому мы объявили войну.

Он показал на окно одного дома, где за откинутой занавеской красовалась глиняная собачка с умильной и страшноватой мордочкой, расписанной белой, красной и синей красками.

В клубе было тесно, шумно и весело. Зеленина хлопали по плечу, пожимали ему руку, кричали: «Саша, привет!», «Здравствуйте, Александр Дмитриевич!». Подошли Борис и Тимоша.

– А свадьбу-то вы зажали, дети, – сурово сказал Борис.

– Ничего подобного, – сказала Инна, – свадьба будет одновременно с моими проводами.

Борис весело подмигнул Тимоше:

– Все сэкономить хотят. Учись, Тимка!

– А чего ж, люди семейные! – пробасил Тимофей.

Зеленин усадил жену в первом ряду и сказал, что ему сейчас нужно развить бурную деятельность за кулисами. Инна поинтересовалась, не дирижирует ли он танцами в клубе.

– Бутоньерку в петлицу, прямой пробор. Кавалеры, приглашайте дам! Первый тур! Какая прелесть, это тебе подойдет!

Зеленин нервно хихикнул и скрылся. Кто-то приоткрыл занавес, и Инна на долю секунды увидела мужа, оживленно беседующего с Дашей Гурьяновой, которая в широченном платье до пола и кокошнике была похожа на матрешку. Прыгнуло сердце, шевельнулось в душе что-то нехорошее, и Инна подумала: «Щеки у нее слишком уж румяные, мажет, конечно». Но тут же она мысленно посмеялась над собой, вздохнула: «Ох, какая ерунда!» – и стала смотреть на сцену.

Лекцию слушали с вежливым интересом, но, когда началась демонстрация фотографий через проектор, в зале послышались смешки.

– В жисть не надену я такой недомерок! – категорически заявил сидящий за спиной Инны бородатый мужчина, разглядывая появившегося на экране юношу в коротком, до колен пальто.

– Общая тенденция, – бесстрастно вещала со сцены лектор-учительница, – состоит в отказе от кричащих красок и в переходе к простым и удобным формам одежды.

– Не понимаешь ты, Тихон, тенденции! – с досадой прошептала женщина, видимо жена бородача.

Инна украдкой оглянулась и увидела ее серьезные, внимательные глаза.

После лекции начался концерт. Зеленин то и дело появлялся на сцене, участвовал в конферансе, прилепив бородку, играл в скетче роль профессора, отца беспутного сына, сольным номером читал стихи. Фигура его казалась непомерно длинной на маленькой сцене и была смешной сама по себе, но зрители, к удивлению Инны, смеялись, когда надо было смеяться, и замолкали, когда надо было молчать. Инна вдруг почувствовала гордость за своего мужа. Она только недавно узнала, что театр – тайная страсть Саши. Он рассказал ей, что с первого курса почему-то возомнил себя актером, стал шляться по театрам, был статистом, таскал декорации и даже одно время собирался бросить медицинский и поступить в театральный институт. Инна улыбнулась и подумала, что ее гордость вызвана отнюдь не актерскими удачами Зеленина.

Зеленин читал стихи, Тимофей играл на баяне задумчивые вальсы. Даша пела частушки, Борис с какой-то тоненькой девочкой, о которой сзади тихо сказали, что она бетонщица, показывали акробатический этюд. Вдруг Зеленин подошел к краю эстрады и громко сказал:

– Следующий номер – ноктюрн Шопена…

«Ого!» – подумала Инна.

– …Исполняет Инна Зеленина.

Она не сразу сообразила, о ком это он говорит, а когда поняла, ахнула, и сердце у нее задрожало. Секунду спустя она страшно разозлилась на Сашку, топнула ногой, отвернулась, но зал так дружелюбно заголосил, что пришлось встать. Она не помнила, как поднялась на сцену, как села к инструменту. На мгновение мелькнула виноватая улыбочка Зеленина, и Инна сказала шепотом:

– Я тебе этого никогда не прощу.

Потом она видела только клавиши. Затем исчезли и клавиши, и она стала видеть то, чего не видел никто другой. Вокруг ожила страна, о которой знала только она одна. Инна совершенно забыла о том, что на нее смотрят две сотни чужих глаз, и совсем не видела высокого, худого человека в черном костюме, который стоял в толпе, побледнев от волнения и сжав кулаки. Очнулась она от плеска аплодисментов, неловко раскланялась и убежала за кулисы. Зеленин через всю сцену прошагал вслед.

– Ты сердишься? – пролепетал он. – Пойми, Инночка…

– Отстань! – сказала она и села на стул спиной к нему.

Саша обошел вокруг и сел на пол напротив.

– Прости меня! – умоляюще сказал он. – Я очень хотел тебя послушать, а другого случая уж не представилось бы. И потом… – он помолчал и кивнул в сторону зала, – разве они не достойны Шопена?

– Иди сюда, – хрипло сказала Инна. Когда он подошел, она больно дернула его за ухо и рассмеялась.

– Я люблю тебя сейчас в сто раз больше! – воскликнул счастливый Зеленин.

Проводы… Как могут люди переносить такое? Как можно за пять минут до разлуки рассказывать анекдот и смеяться? Почему люди стали бояться слез? Ведь легче плакать, чем смеяться во время проводов. Проводы – это бесчеловечно. Фонарь мурманского экспресса налетает из сумерек и рвет любовь пополам. Тебе и мне по половине монеты на память. Последние секунды, когда наконец перестают балагурить, – это самое страшное. Тут надо держаться вовсю.

– Смотри, обязательно зайди к моим старикам!

– Обязательно! Я дам телеграмму уже из Москвы.

– Хорошо, Инна!

– Что?

– Крепись, родная! Скоро мы!..

– Скоро?

– Время идет быстро.

– Это сейчас. Прощай!

Все. В проход свисают ноги в шерстяных носках и капроновых чулочках.

«Козыри – пики». Храп и чавканье. И мутную, застилающую весь белый свет тоску уже начинают прорывать другие слова: «Что? Постель? Да-да, обязательно. Мельче у меня нет. Дайте мне по две десятки, а я вам пятерку. Чай? Пожалуйста,