Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

ответ Ванников, по легенде, горько посетовал: какой же авторитет будет у него в наркомате, как у вчерашнего заключенного, подозреваемого в шпионаже. На что Иосиф Виссарионович, по той же легенде, заверил Бориса Львовича, что об авторитете его позаботятся, добавив с «фирменным» сталинским юморком: «Нашел, понимаешь, время, когда сидеть!» В следующем году он получил первую звезду Героя Социалистического Труда.

Так что в сентябре 1941‐го Днепровский алюминиевый завод Славский эвакуировал на Урал по плану своего будущего начальника Ванникова, которого надолго пережил. Также почти всю жизнь пришлось работать ему с Дмитрием Устиновым, равным с ним по «министерскому», но обогнавшему по «высшеначальственному» стажу, статусу и количеству орденов Ленина. Оба стали главами суперзакрытых и тесно взаимодействующих «государств в государстве», но при этом отношения у них были отнюдь не простыми.

Борис Львович Ванников.

[Из открытых источников]

Дмитрий Федорович Устинов, Вячеслав Александрович Малышев, Борис Львович Ванников.

[Портал «История Росатома»]

Так людские судьбы, переплетаясь с госзаданиями, проектами и «изделиями» в сложном борении властных интриг и личных отношений, рождали в итоге «букет» могущества советской страны, десятилетиями казавшегося нерушимо-монолитным.

Но вернёмся в 1946 год. Славский, по его словам, стал заместителем Ванникова по «диффузионным делам»[2]. «Размещались мы на Кировской (на улице Кирова, ныне Мясницкой, в неприметном здании под вывеской Наркомата сельскохозяйственного машиностроения. – А.С.). Собственного помещения тогда у нас не было. Подчинили мне аж пять (!) человек», – вспоминал со свойственной ему «простецкой» иронией Ефим Павлович.

Подчиненные его были, по его свидетельству, «кагэбэшники», один из которых все время твердил непонятное: «Осколки, осколки».

Пожалуй, впервые пришлось ему работать в таком режиме секретности. Ещё в 1943 году в Лаборатории № 2 ввели первые ограничения по допуску сотрудников внутрь тех или иных помещений. Степень «посвящения» определялась штампом в удостоверении: «якорь», «пятиконечная звезда», «треугольник». Все документы по Атомному проекту проходили под грифами «совершенно секретно» и «особой важности», а самые секретные шли под титулом «особая папка». Использовались условные словесные и цифровые шифры. Например, атомный реактор именовали «электролизером», слово «уран» заменяли на «кремний» или А-9, а сам Атомный проект шифровался как «Проблема № 1».

В документах особой секретности там, где речь шла об уране, его соединениях, плутонии, тяжелой воде, при машинопечати оставлялись пробелы, которые заполнялись от руки – часто самим Берией перед отправкой документов Сталину. Все документы по проекту перевозились фельдъегерской почтой.

Сверхсекретность была вполне оправданна: американцы хотя и не верили, что Россия сможет получить атомную бомбу раньше 1954 года, но уже в 1946‐м, при Трумэне, начали активно пытаться вызнать, что делают русские в этом направлении. Об этом докладывала наше контрразведка.

При разветвлении и масштабировании советского Атомного проекта в него вовлекалось все больше людей, институтов и предприятий. Свирепое засекречивание всего и вся, уменьшая возможность утечек, с одной стороны, с другой – часто тормозило межведомственную координацию по проекту, приводило к досадному непониманию специалистами друг друга. И с этим Славский вскоре столкнется, что называется, «в полный рост».

«Эти два месяца Завенягин и Ванников мне ничего не говорили, считали, что мне нельзя говорить этих секретов, несмотря на то, что я начальник, реакторы должен был строить и т. д. С тем, что произошло тогда на реакторе, даже мне не позволяли еще знакомиться. Игорь Васильевич мне первому сказал и показал, потому что я каждый день с ним тогда был» [85. С. 36].

Так что к лету того года Славский был в «урановый проект» в значительной степени посвящен. Позже он вспоминал: «Летом 1946 года уран был разведан в очень ограниченном количестве. Как его вывозили? У меня сохранились фотографии. На одной из них рабочие гонят ишаков… На каждом висят сумки, а в сумках – урановая руда. Хорошей считается руда, если в ней 0,1 % урана, остальное все – пустая порода. Представьте, сколько в одной сумке ишак привез урана!»

Сперва уран копали на руднике в Табошарах в Таджикистане, но его явно не хватало. Добытую примитивным способом руду перевозили на обогатительные фабрики, где поначалу «всухую» измельчали в шаровых мельницах, вручную загружали в химреакторы, обрабатывая содой или меланжем. Полученные растворы отстаивались потом в бетонированных ямах. Извлечение урана при такой «технологии» не превышало 35–40 % от и так небогатого его содержания в руде. С конца 1944 года на базе семи рудников и пяти заводов в Средней Азии начало создаваться мощное уранодобывающее предприятие с условным названием комбинат № 6. Возле Ленинабада (ныне Худжант) был построен поселок Чкаловск под гидрометаллургический завод, на котором начали перерабатываться урановую руду с нескольких месторождений.

В результате напряженной работы химики, задействованные в проекте, научились получать очищенную от примесей соль урана.

Загружать же в атомный реактор нужно было металлический уран – цилиндрические блочки в тонком герметичном «чехле» из алюминия. Этой технологией с 1943 года занимался Государственный институт редких металлов Наркомата цветных металлов – «родного» наркомата Славского. Решен этот вопрос был группой ученых под руководством Зинаиды Ершовой – ученицы Марии Кюри.

И тогда настал «выход» бывшего завода боеприпасов № 12 в подмосковной Электростали, получившего статус объекта высшей секретности. Там в течение 1946 года освоили промышленное производство металлического урана. В конце октября в результате восстановительных плавок закиси-окиси урана с металлическим кальцием были сделаны первые урановые «блочки» – цилиндры длиной около 15 сантиметров. Уран тогда поступал не из Средней Азии, а с разработок в Рудных горах Саксонии, в советской зоне оккупации. Радиоактивный металл в рамках проекта «Висмут» (так позже стало называться совместное предприятие СССР и ГДР) секретными авиарейсами доставляли в Москву.

Почти все оборудование было трофейным немецким, а руководил группой инженеров-разработчиков доктор Николай Вильгельмович Риль – уроженец Санкт-Петербурга и один из активных участников германского уранового проекта. Согласившись поехать со своей группой в СССР, чтобы помочь России догнать в атомном деле Америку, он стал в итоге Героем Социалистического Труда, лауреатом Сталинской премии, был награжден орденом Ленина, буквально осыпан подарками от Иосифа Виссарионовича. Вместе с ним реализовать советский Атомный проект помогали многие немецкие специалисты, которым в Союзе создали наилучшие условия труда и быта.

Все эти и многие другие составляющие сложнейшего комплекса работ, необходимые для создания бомбы, Ефим Павлович в качестве заместителя Ванникова «вбирал» в себя, постепенно начиная представлять как связанное целое, осваивая координацию и наладку будущей системы атомной промышленности.

Из данных разведки следовало, что американцы в Манхэттенском проекте использовали горизонтальный котел-реактор. По логике «цейтнота» нужно было следовать тем же путем, не «изобретая велосипед». Несколько таких вариантов котла и были предложены. И лишь выдающийся конструктор из Института химического машиностроения Николай Антонович Доллежаль, будучи абсолютным новичком в атомных делах, не побоялся «ереси» вертикальной конструкции. Его поддержали Курчатов и назначенный главным технологом