Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

Дискуссии были жаркие – эти картины живо, хоть и с некоторым художественным преувеличением воспроизведены в теле-сериале «Бомба» Игоря Копылова.

В итоге 13 августа 1946 года Берия направил Сталину проект постановления Совмина СССР «О выборе типа агрегата № 1 для завода 817». В сопровождающем письме Берия писал, в частности: «По предложению академика Курчатова из пяти вариантов, предназначенных к рассмотрению проектов, выбран для промышленного осуществления проект котла с вертикальными технологическими трубками, разработанный под научным руководством академика Курчатова Институтом химического машиностроения Министерства машиностроения (главный конструктор профессор Доллежаль Н.А.)» [25].

Зинаида Васильевна Ершова.

[Портал «История Росатома»]

Приказ наркома внутренних дел СССР Л. Берии о вывозе оборудования из Германии для Лаборатории № 2 (копия). 5 мая 1945 г.

[Центральный архив госкорпорации «Росатом»]

Примечательно, что в этом «штурме» по инициативе Курчатова на первых порах участвовал и Славский в качестве «деятельного наблюдателя».

«В том же 1946 году в июле – августе под руководством Игоря Васильевича рассматривали мы, если можно так назвать, наши «проекты», три ватмана Доллежаль, Шолкович и Кондратский – каждый по своему ватману докладывал, что такое атомный реактор и какой надо строить», – рассказывал Ефим Павлович.

А далее происходит «проверка» Славского, возможно, решающая для его дальнейшей судьбы. Курчатов не моргнув глазом поручает ему выступить «экспертом»: послушав доводы и обоснования авторов проекта будущего реактора, выбрать наилучшие варианты. Трудно даже вообразить замешательство металлурга Славского от такого предложения «Бороды».

«Я ему (Курчатову) говорю: «Я ничего в реакторах не смыслю, я же специалист по алюминиевому литью». А он мне: «Все мы в чем-нибудь не специалисты, поработаешь и станешь специалистом, только не сразу, но когда-то надо же начинать. Так что начинай». И уехал куда-то».

Курчатов, разумеется, не рассчитывал на сколь-нибудь решающую «экспертизу» Ефима, но хотел получить «незамыленный» взгляд со стороны. А заодно и проверить техническую интуицию своего друга. И вот как это происходило по воспоминаниям Славского:

«На другой день собрались мы на Рязанском, в старом здании. Пришли все наши специалисты, Доллежаль, Александров и еще кто-то, человек двадцать, наверное. Стали рассматривать проекты, я сижу, слушаю. Слушал, слушал, начал задавать вопросы, смотрю, как на них реагируют присутствующие. Два дня рассматривали мы проекты, часов по двенадцать каждый день. Постепенно у меня начало складываться представление, что это за штука – ядерный реактор, «котел», как его тогда называли. Уже по тому, как рассказывали и отвечали разработчики, можно было понять степень проработанности проекта».

В итоге Славский, по его свидетельству, отобрал три варианта. На вопрос Курчатова, чем он руководствовался, Ефим Павлович честно признался, что выбрал те, которые меньше всего критиковали. «Игорь Васильевич рассмеялся: «Ну вот, а говорил, что не умеешь отбирать». Через некоторое время он вызывает меня и говорит: «Поздравляю, из трех тобой отобранных проектов два очень интересны, а один – пустышка. Иди отдыхай». Это означало, что надо идти продолжать заниматься другими делами» [89. С. 158].

Николай Антонович Доллежаль.

[Портал «История Росатома»]

Был в выборе конструкции первого промышленного реактора жестокий драматизм – на годы вперед, который не все тогда понимали. Принятая конструкция котла с прямоточным охлаждением водой из озера Кызыл-Таш (место уже было давно известно) и сбросом туда же и в реку Теча радиоактивных отходов «приговаривала» к долговременному радиоактивному заражению нижележащие вдоль реки деревеньки с их жителями и домашним скотом.

Думается, что главные вершители советского Атомного проекта, начиная с Курчатова, это понимали. Хотя и таили некоторые надежды на то, что озерная и речная вода сильно разбавит концентрацию радионуклидов. Но деваться в любом случае было некуда. Времени на сооружение и отработку более сложных схем с рециркуляцией и очисткой охлаждающей реактор воды (как это стали делать позже на АЭС), на строительство хранилищ ЯО у страны просто не было. В секретных сейфах Пентагона уже лежали карты с десятками городов СССР, намеченных к ядерной бомбардировке. Вопрос стоял о самом существовании нашей страны. Поэтому здоровьем и жизнью людей, которые будут воздвигать советскую «атомную крепость», жертвовали не колеблясь. Не говоря уже о природе. Такова была «цена вопроса», и знали ее лишь единицы. Включая Славского. Не слишком-то «атомных капитанов» беспокоила и судьба заключенных, без которых не обходилась тогда ни одна «ударная стройка». Ведь это был modus vivendi сталинской экономики.

Из-за чудовищной спешки все приходилось решать одновременно: составные части Атомного проекта, как железнодорожные составы, катились по разным колеям, часто опережая друг друга. На Урале уже вовсю кипела стройка под будущий реактор и остальные части ядерного цикла, как рассчитали его ученые «на бумаге», а в Москве еще только шел выбор типа «котла». Более того, на опытном курчатовском котле все никак не получалась цепная реакция деления ядер урана.

Долгожданный прорыв состоялся 25 декабря 1946 года. В него был посвящён и Славский, о чем он с гордостью упоминает выше: «Игорь Васильевич мне первому сказал и показал».

Курчатову с сотрудниками ЛИПАНа на первом советском экспериментальном уран-графитовом реакторе Ф-1 удалось впервые в нашей стране (с риском радиоактивного выброса) запустить и затормозить самоподдерживающуюся ядерную цепную реакцию.

«Звонит мне Игорь Васильевич: «Приезжай! У нас очень интересные дела!» Я приехал тут же. Он мне: «Пойдем в этот балаган». Ведет на реактор и заставляет ребят: «Ну-ка, давай демонстрировать!» Начинает регулирующий стержень поднимать – идет цепная реакция! Ребята устроили усилитель-хлопун, он трещит, как пулемет! Игорь Васильевич: «О! О! Пошло!» И продемонстрировал через хлопушки, как получаются нейтроны, как идет цепная реакция. Пустили практически реактор! Он радуется, и я вместе с ним. Игорь Васильевич предупредил: «Не говори никому» [85. С. 36].

«Правильные» уран и графит наконец результативно встретились в русском исполнении! Энергия атомного ядра была принципиально приручена в СССР – пусть пока и в малом объеме. Берия лично приезжал проверить работу «котла», выдавшего первую отечественную атомную энергию, передал потом всем участникам поздравления от Сталина. Примечательно, что сама эта энергия для вождя народов, в отличие от Курчатова, сразу осознавшего перспективы атомной энергетики, была «побочкой».

Нужен был обещанный «Бородой» плутоний – элемент номер 94. Для начала хотя бы микрограммы, а не некие «флюиды» в растворах, которые видят приборы, а начальству и увидеть-то нельзя!

Такое «весовое» количество плутония было получено почти ровно через год после пуска атомного «котла» Ф-1. Глубокой ночью 18 декабря 1947‐го на опытно-производственной установке У-5 в секретном институте НИИ-9 («девятке») под руководством А.А. Бочвара молодые научные сотрудники Р.Е. Картушева, М.Е.