Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

Приближались именины Юргиса. Из кусочка старой черной шерсти я сшила кисет для табака, вышила его, посередине нарисовала волны с летящей чайкой и подарила Юргису.

Наш директор Эльтерман был добрым, спокойным евреем, уважавшим литовцев. Однако люди так пили, особенно те, кто работал на катере, что он уже не мог найти на них управу. Однажды Эльтерман вызвал к себе заместителя Юргиса Черепанова и сказал ему:

— Товарищ Черепанов, я слышал, вы чем-то сильно огорчены.

— Да нет, директор, все в порядке.

— Значит, я ошибся — у вас, напротив, большая радость?

— Да и радости особой нет…

— Так какого черта вы так пьете?! Деньги, видимо, некуда девать! Позовите ко мне главбуха!

Черепанов привел главбуха.

— Черепанову не платите ни копейки премии, — сказал директор. — Сейчас напишу приказ.

И свою угрозу выполнил. Так Эльтерман заставил рабочих подумать, прежде чем опрокидывать стаканчик.

Как-то пришел Юргис Гасюнас и сказал, что собирается жениться на Маняле. Спросил моего совета. Я одобрила, и образовалась семья.

Пришло время снова отправляться к морю — в Коугастах. Меня направили на участок, где утонул Римантас. Страшно не хотелось туда, но к моим желаниям никто не прислушался. На этот раз мы, три красавицы, решили уже не пешком идти, а поехать. Ядзя попросила своего брата Владаса одолжить на время упряжную рыбхозовскую собаку Шарика, Маняля взяла своего Пушка, а я — Огонька и маленького Фауста, хотя он еще никаких команд не понимал. Мы запрягли собак, уложили в нарты свои пожитки и взяли курс на Коугастах. Передвигаться таким образом было и легче, и веселее. Путь снова лежал по реке. Солнце припекало все сильнее, и местами уже журчали ручьи. В одном месте мы вышли на берег, где снег уже стаял, и собакам пришлось волочить нарты по гравию. Вскоре на нашем пути возник ручеек, в котором текла чистая голубая вода. Дали собакам команду «вперед», однако один только Шарик знал, что это ручеек, остальные боялись воды и нашей команды не слушались. Ядзя подтолкнула Шарика, тот сильно дернул, за ним последовали другие собаки, и, перейдя ручей, они рванули в гору. Мы тоже перебрались на другой берег, однако собак уже не было видно, только на сверкающем под лучами солнца снегу четко проступал след от наших нарт. Он шел через реку, потом поднимался на крутой берег. Мы медленно продвигались по этой колее. Подошли к якутскому кладбищу. Это такой насыпной холм, на котором углом, как крыши, уложены бревна: чем выше крыша, тем больший начальник там лежит. На шестах висели пустые люльки умерших детей — их косточки уже давно растащили птицы и звери. Колея от наших нарт проходила между двух больших могил, спускалась под гору и исчезала на горизонте. Мы присели отдохнуть на могильные бревна. Маняля заплакала: «Там мои новые сапоги и продуктовые карточки…» Ядзя сказала: «Собак нам все равно не догнать. Я отсюда никуда не пойду…» Она осталась сидеть на холме, а мы с Манялей пошли дальше, не переставая звать: «Пушок, Пушок! Огонек! Фауст! Шарик!» Вдруг я заметила какую-то движущуюся черную точку. Это, услыхав наши крики, прыгал Фауст. Мы боялись, что, если подойдем ближе, собаки снова побегут, прервав свой отдых. Мы осторожно приближались к ним, бормоча ласковые слова, чтобы только они не оставили нас без наших вещей. К счастью, собаки никуда не собирались бежать. Только Шарик, увидев куропатку, рванул в сторону, оборвал веревку, которая связывала его со всей упряжкой, и бросился за своей добычей. Вскочили вслед за ним и другие, но опрокинули нарты. А делают нарты так, что по бокам остаются столбики, которые сантиметров на десять возвышаются над поклажей, и если нарты опрокидываются, то эти столбики становятся своеобразными тормозами. Неожиданно встав на эти тормоза, собаки улеглись и отдыхали. Мы перевернули нарты и направили их назад по уже утоптанному нами следу. Шарик продолжал носиться, сколько мы его ни звали. Он был хитер, и не так-то легко было его поймать. Хитрее стали и мы — взяли веревку, один ее конец привязали к нартам, а другим подпоясывалась одна из нас. Наконец Шарик остановился и смотрел на нас, словно раздумывая — позволить запрячь себя снова или нет? Его упряжь треугольником волочилась по земле, и Шарик случайно ступил задней лапой в веревочную петлю. Дезертир был пойман. Мы подъехали к холму, где на бревне сидела Ядзя. Продолжили путь все вместе. По очереди одна из нас подпоясывалась веревкой, и это было даже лучше, потому что, таща нарты, собаки тащили еще и одного мастера засола рыбы. Прибыв наконец в Коугастах, мы представились Бочкареву и пошли отдыхать. Я — к Гирчисам. Как обычно, нам полагались три дня отдыха.

Отдохнув, мы отправились на свои участки. У меня страшно болел зуб, так болел, что свет был не мил. Поэтому замечания я делала с хмурым лицом. Рабочие ворчали: «Прислали какую-то ведьму, доброго слова от нее не услышишь!» Терпеть больше не было сил. Я перешла по ледяной воде протоку, держа одежду над головой, и явилась к врачу, вернее говоря, к фельдшеру, который исполнял функции врачей всех специальностей, не имея ни лекарств, ни инструментов. Попросила его вырвать зуб, а то я просто схожу с ума.

— Но у меня ничего нет — ни чем обезболить, ни чем рвать! — сказал он.

— Да хоть ломом, я потерплю! — умоляла я.

Фельдшер взял плоскогубцы, положил их в кастрюлю, покипятил с полчаса, охладил, протер спиртом, налил спирт и на зуб… Сунул плоскогубцы в рот, ухватив зуб, стал его раскачивать и наконец выдернул. Я почувствовала, что мои трусики стали влажными. Но зубной боли не было. Вздохнула с облегчением. Фельдшер посоветовал дома тепло закутаться и полежать. Я снова перешла вброд протоку, теперь уже чувствовала обжигающий холод воды. Вернувшись, влезла в палатку и, закутавшись в одеяло, заснула. Проснулась — даже в глазах светло. Вышла из палатки — и только теперь на другом берегу реки увидела установленный Вайдевутисом крест. Вот мы почти что и встретились с Римасом. Снова открылась рана утраты. Но рыбы было много, на раздумья времени не оставалось, перепутались дни и ночи. Измученная, я валилась в постель, казалось, едва задремала, а рыбаки уже кричат: «Принимай рыбу!» Поскольку участок был небольшой, я работала и приемщицей, и мастером засола. Рабочие были симпатичными, веселыми людьми — коугастахские