Машина смерти - Джин Мастейн

попросил о прибавке. За последние два года он собрал для Нино несколько сотен тысяч долларов, а тот стал проводить все больше времени во Флориде, где ему теперь принадлежала доля в еще одном ресторане. Тем не менее зарплата оставалась прежней: двести пятьдесят долларов в неделю.

– Как по-твоему, не заслужил ли я прибавки?

– Это за что же?

– За все, что я делаю. За то, что тебе не нужно беспокоиться все те месяцы, которые ты проводишь во Флориде.

– Того, что я тебе плачу, достаточно. Ты платишь только сто шестьдесят пять баксов за квартиру. Не понимаю, почему тебе не прожить на двести пятьдесят в неделю.

– Но ты ведь хочешь, чтобы я прилично выглядел? Так вот, одежда стоит денег. Хочешь, чтобы я ездил на приличной машине? Машины нынче недешевы. Мы с Дениз хотим завести еще одного ребенка. Короче, мне нужны деньги.

– Поживем – увидим.

Скупость Нино выводила Доминика из себя, но он знал, что в этом споре ему не победить. По его мнению, Нино полагал, будто может контролировать его только при помощи денег. Деньги служили дядюшке поводком для племянника, и он хотел, чтобы этот поводок был коротким.

– Думаю, я достоин большего.

– Поживем – увидим.

Когда Доминик как-то раз пожаловался на свои финансовые дела в «Джемини», Рой сказал ему:

– Почему бы тебе не заняться тем, что делаю я? Одолжи денег у ростовщика, а на следующий день грохни его.

– Это не мой метод, Рой.

– Зато тебе не надо будет ничего ему отдавать. Это хороший способ обеспечить себе финансовую подушку.

– Слушай, Рой, а не дашь ли взаймы сотню косарей?

Шутка была уместной, и Доминик сопроводил ее улыбкой и дружеским похлопыванием по спине, но тем не менее сразу пожалел, что попытался шутить с Роем, особенно на такую тему.

Доминик поддерживал связь со своим отчимом Энтони Монтильо, но никогда не говорил с ним о своей жизни с Нино. Повторно женившись, Энтони не хотел знать никаких подробностей о том, что, как он и предсказывал, Нино полностью подмял под себя Доминика, хотя все признаки того, как это произошло, были налицо: у парня были деньги, дорогая машина, приличная одежда и никакой видимой работы.

Став старше, Доминик сблизился со своими братом и сестрой[77] – Стивеном и Мишель, особенно с Мишель. Он водил ее в дорогие рестораны и покупал ей дорогие подарки ко дню рождения. Когда ей было пятнадцать, она упала и поранила ногу. Он пригласил ее погостить у них с Дениз. Каждый день он менял ей бинты и промывал швы.

За Мишель было приятно наблюдать – она была развита не по годам и всегда говорила все, что было на уме. Когда Доминик отбыл во Вьетнам, ей было лишь четыре года, поэтому она мало что помнила о нем. Основные воспоминания касались группы Four Directions, как они распевались на заднем крыльце. Когда он вернулся, девочке было уже семь лет, и ей хорошо запомнился праздник, который по такому случаю устроила их мать; она помнила, как все тогда суетились и ахали над его фотографиями, передаваемыми по кругу. Позже Мишель прочла статью в старой школьной газете брата, где его описывали как «загадочного и умного» человека, награжденного кучей медалей, поэтому она выросла с сознанием того, что он герой, и всегда обращалась к нему, поранившись или испугавшись.

После похорон матери Мишель первое время совершенно не могла спать, потому что ей казалось, будто под полом их дома в Левиттауне раздается какой-то шум. Когда она была маленькой, Доминик однажды сказал ей, что в доме под полом живут чудовища, которые выходят, только когда люди спят. Мишель со страху решила, что чудовища ошиблись и начали выходить, когда она еще не заснула. Она бросилась в его комнату и попросила посмотреть, что происходит.

Истощенный четырьмя сутками недосыпа, Доминик поднялся и залез в подпол.

– Здесь ничего нет, – в конце концов сказал он.

– Посмотри везде, – попросила Мишель.

Потакая ей, Доминик на локтях и коленях облазил каждый уголок и осветил его фонариком. Он вылез из подпола весь в поту и колючих волокнах изоляции.

– Ну хватит, иди спать, – промолвил он. С тех пор при Мишель лучше было не говорить о Доминике ничего плохого.

Как и Доминику, никто никогда не объяснял Мишель, кем работает и на что живет дядя Нино, однако к шестнадцати годам для описания его рода занятий она тоже использовала выражение «такая жизнь». В то лето Доминик пригласил ее погостить на каникулах у них с Дениз в Бат-Бич. Ей там очень понравилось. Это был единственный раз, когда она приехала повидать бабушку, но в то же время она была слегка обижена. С тех пор как умерла Мария Монтильо, Нино не удосужился навестить «семью» Монтильо в Левиттауне. Он даже ни разу не позвонил.

– Как будто он король, а мы слуги какие-то, – жаловалась она Доминику.

– Ну, это же Нино, – отвечал он.

Мишель испытывала симпатию к Дениз, а от Роуз была не в восторге.

– Она прямо как первая леди, – говорила она.

– Это Роуз, – улыбался в ответ Доминик.

Иногда клиентам Нино было позволено приносить деньги непосредственно в бункер. Однажды, когда Дениз не было дома, Доминик попросил Мишель открыть, если кто-нибудь позвонит в дверь, пока он будет в душе: могли принести очередной пакет с деньгами.

– Кто бы это ни был, скажи, что я велел отдать посылку тебе.

Через несколько минут раздался звонок. Пришедший с сомнением оглядел Мишель с ног до головы.

– Доминик в ду́ше. Он велел взять то, что вы принесли, – жизнерадостно сообщила она. – Все в порядке, я его сестра.

Незнакомец передал ей толстый конверт. По ощущениям, это были деньги. С этого момента она была уверена, что ее герой тоже стал мафиозо.

Осенью 1976 года команда юристов и докторов Карло Гамбино сражалась против его депортации как нежелательного иностранца. У Карло случился еще один сердечный приступ – во всяком случае, так заявили его врачи, в том числе его зять, кардиолог Том Синатра (однофамилец известного певца). Власти колебались. Карло лишь укрепил их сомнения, разыграв представление перед следователем Кеннетом Маккейбом, приписанным к кабинету окружного прокурора и явившимся в городскую квартиру Карло для вручения повестки о вызове в суд с предписанием предстать перед большим жюри.

Маккейб был высоким крепким мужчиной двадцати восьми лет, серьезным и сдержанным по натуре. Он с презрением относился к «посвященным», как иногда называли людей, живущих «такой жизнью». За семь лет работы следователем Кенни, так его