Царские письма. Александр III – Мария Федоровна. Николай II – Александра Федоровна - Александр Николаевич Боханов

с тобой мучительна для меня, мой любимый Саша. Я смотрела на тебя, стоящего у коляски в момент, когда поезд трогался. Нужно было еще приветствовать массу людей, стоять и улыбаться. А на сердце у меня было так тяжело, так тяжело! Я так и не смогла заснуть этой ночью, хотя спать очень хотелось. Бедная маленькая Мира[517] находилась рядом со мной, она была так испугана, что не хотела сидеть в своей корзинке. Всю ночь она просидела подле моей подушки и смотрела на меня своими огромными, такими встревоженными глазами. Ее выводят погулять на каждой станции, и она возвращается очень довольная, но как только поезд трогается с места, она тотчас пугается. Это совершенно невыносимо, потому что нам надо еще два дня провести на железной дороге. В Москве в течение 10 минут мы повидались с Сержем и Эллой, а также с Софой Щерб[аковой] и Косташкой. Там же мы попрощались с Иваном Голицыным[518] и Жуковским[519], который через несколько дней вернется в Гатчину. Захарьин[520] вошел в поезд нарядно одетый, во фраке и с орденской лентой, но сразу снял все это и сел завтракать. У Воронцова вчера вечером была высокая температура – 39 градусов. Сегодня, к счастью, ему немного лучше. За ним будет ухаживать Захарьин и его ассистент доктор Попов[521], о котором он очень хорошо отзывается. Это молодой человек, большой и сильный, очень красиво говорящий по-французски. В течение всего дня стояла страшная жара. Около пяти часов где-то вдали прошел грозовой дождь, что немного освежило воздух, но у нас, к сожалению, упало лишь несколько капель. Днем я надеялась немножко поспать. Но меня тут же разбудили на очередной станции крики «ура» и оркестр, исполняющий «Боже, Царя храни». Это было, с одной стороны, очень трогательно, но с другой – досадно. Мне пришлось подняться, принять губернатора Рязани[522], преподнесшего мне букет цветов. Была также гимназия, приют и еще масса народа. Этой ночью начинался пожар. Потолок одного вагона загорелся. Утром мы вынуждены были остановиться, потому что оттуда сильный дым повалил в столовую. Тормоз замкнуло само собой, и, естественно, он заскрежетал. Растительность кругом великолепна. Вдоль дороги даже видны ландыши, но я не могу выйти, чтобы их сорвать!

Старый Захарьин пребывает в очень хорошем расположении духа, он сказал мне, что очень доволен этим путешествием, что он чувствует себя хорошо и что оно его совсем не утомляет. Я пишу, а бедная Муму[523] сидит у меня на коленях, это не очень удобно, но она продолжает сильно бояться и ничего не ест. Я думаю только о тебе и мысленно следую за тобой поминутно. Где ты пьешь чай? В моей комнате вместе с Ники? Досадно, что он опять должен ехать в лагерь. Не приглашаешь ли ты иногда кого-нибудь к обеду, Димку Гол[ицына] [524], например. Это несколько сгладило бы твое одиночество. Если ты увидишь доброго Грюнвальда[525], садовника, скажи ему, что его гвоздики и розы были великолепны, а клубника исключительной.

Теперь надо заканчивать, мы скоро будем ужинать. Сейчас около 8 часов, и все еще 16 градусов. Небо заволокло, может быть, пойдет дождь, что было бы приятно. Я чувствую себя такой одинокой. Ксения все время вместе с Сандро, они играют в дурачка и счастливы, слава Богу! В конце концов, нужно радоваться их счастью, что я и делаю, но, но! Надеюсь, что ты сегодня чувствуешь себя лучше, не утомляй себя, прошу тебя, ложись пораньше, ведь именно это главное. Обнимаю тебя от всей души, мой любимый Саша, а также Ники, Мишу и Беби. Да не оставит вас всех Господь!

Мои приветы Черевину.

Твоя на всю жизнь, твой верный друг Минни.

11 мая 1894. В районе Дона.

Мой дорогой и любимый ангел Саша!

Сегодня утром я опять берусь за перо и от всего сердца благодарю тебя за вчерашнюю телеграмму. Как досадно, что в Гатчине такая плохая погода, холод и дождь! Как было бы приятно, если бы мы могли поменяться, ведь мы здесь в вагоне истекаем потом от жары. Я с наслаждением думаю о том, что завтра утром можно будет покинуть эту горячую землю и отправиться дальше по морю. К счастью, этой ночью я спала лучше. И Мира тоже, потому что она не пожелала уйти из моей кровати. Бедное маленькое животное так измучилось от усталости, что наконец-то тоже заснуло. Воронцов сегодня утром вышел к кофе, он выглядит уже лучше. Лекарства Захарьина ему помогли. Признаюсь, что мне было очень страшно видеть его таким страдающим, я боялась, чтобы не повторилось то, что было в прошлом году. Но, слава Богу, все прошло.

Дурацкий тормоз продолжает нам устраивать фокусы. Вчера вечером мы целую вечность стояли на одной станции. Восемь раз давали сигнал об отправлении, а мы не двигались с места. И все из-за этого тормоза, который никак не могли починить. Но когда же наконец их научат им пользоваться?! Как это глупо и неприятно, я бы даже сказала непростительно, что всегда есть что-то, что не работает. А вообще этот поезд идет очень хорошо, в нем даже меньше трясет, чем в других.

Я с нетерпением жду твоего первого письма, которое ты отправляешь сегодня. Это будет хоть какое-то маленькое утешение, потому что мне ужасно печально без тебя, мне тебя так не хватает, что я не могу этого описать! Здесь так жарко, что я едва могу держать перо в руках. Однако в моем купе еще более свежо, 21 градус. А в коридорах ужасно – 26! Ты был бы очень недоволен!

Сейчас надо идти завтракать, я продолжу после. Я поела мало из-за жары. А Захар[ьину] совсем не жарко, он меня уверяет, что это путешествие для него – отдых. Молодой врач[526] с утра во фраке и в белом галстуке. Я удивилась, но Захарьин убедил меня, что так и надо, что сейчас для него слишком торжественный момент, когда подобает быть одетым именно так. К 6 часам мы будем в Новочеркасске[527], откуда я отправлю это письмо. Я только боюсь, что оно так плохо написано, что ты не сможешь ничего разобрать. Я надеюсь, что Черевин не убегает то и дело в город, а остается в Гатчине. Я понимаю, что сегодня ты очень устанешь от того, что нужно принять такую массу народа. Но я надеюсь, что теперь это на некоторое время