Непрошеный пришелец: Михаил Кузмин. От Серебряного века к неофициальной культуре - Александра Сергеевна Пахомова

Они слились с Ивановым-Разумником и Луначарским в «Знамени труда»: Ивнев, Есенин, Клюев, Блок, Ремизов, Чернявский, Ландау. Завидно ли мне? я не кадетский и не пролетарский. Ни в тех ни в сех – и никто меня не хочет (6 января);

Все пристраиваются в газеты разные (14 января);

Разговоры о Москве, газетах, театрах и местах меня как-то печалят. Я все время ни при чем (18 февраля);

Редкая заброшенность и бесприютность. Оборванны и грязны, в долгах и голодны. Господи, год тому назад было как-то более блестяще. Действительно, дорвавшиеся товарищи ведут себя как Аттила, и жить можно только ловким молодцам, вроде Рюрика и Анненкова, или Лурье и Альтмана. А, м<ожет> б<ыть>, и по справедливости меня забыли (10 марта);

Год тому назад было еще лучше. Все, все разрушено. Это правда. И не может быть восстановлено. И все кисло и апатично ждут и подчиняются или безумно надеются на немцев. И как же, как же восстать? Ничего у нас нет и к кому обратиться? (22 марта)[367] и др.

Однако и с точки зрения востребованности год заканчивается для Кузмина неутешительно – 24 декабря он записывает: «И вообще, что-то неладно, словно intrus [самозванец. – фр.]»[368].

Закономерно, что популярность автора в эти годы также поставлена на паузу. Как мы писали выше, опубликованный в 1918 году «Вожатый» был встречен рецензиями поэтов преимущественно из близкого Кузмину лагеря, высоко оценивавших другие его произведения (В. А. Рождественский, Инн. Оксенов); большого внимания книга не привлекла; других крупных публичных выступлений автора в эти годы не было.

К 1918 году стало очевидным и расхождение Кузмина с его прежними друзьями и соратниками по пореволюционным культурным проектам, прежде всего с Маяковским и Бриком. Последние вместе с Н. Н. Пуниным и Н. И. Альтманом (также бывшими участниками Союза деятелей искусств, групп «Свобода искусству» и «Искусство. Революция», в которые входил Кузмин) объединились вокруг газеты «Искусство коммуны». Газета выходила с декабря 1918 года и отстаивала историческую правомерность и необходимость диктатуры пролетариата в сфере искусства. Брик и Пунин критиковали пиетет к культурным достижениям прошлого; Маяковский помещал почти в каждом номере энтузиастическое стихотворение, призванное мобилизовать культурные силы для служения настоящему (в № 1 это был «Приказ по армии искусств»). В программной статье первого номера Брик писал о необходимости «дренажа искусству» – осушения пролетариатом «болотной» буржуазной культуры[369] ради создания «новых, невиданных вещей». Пунин высказывался еще более радикально, сополагая антропологический и культурный проекты революции, призывая «Взорвать, разрушить, стереть с лица земли старые художественные формы»[370]. Запал отрицания рос: уже в конце декабря 1918 года непримиримость футуристов стала беспокоить более умеренных идеологов культурного строительства, прежде всего А. В. Луначарского. Он поместил в № 4 статью «Ложка противоядия», в которой успокоил читателей, что «решительные наклонности по отношению к прошлому», высказываемые на страницах газеты, не соответствуют действительности, а комиссариат просвещения не одобряет культурного нигилизма и не считает футуризм государственным искусством[371]. Но Брик, Пунин и Альтман не собирались умерить свою позицию. В том же номере вслед за статьей наркома Пунин и Брик поместили свои отклики на нее, демонстративно противореча заверениям Луначарского: первый назвал свою статью «Футуризм – государственное искусство», заметив, что «обвинение в государственности <…> не что иное, как скрытое обвинение за силу»[372], поскольку только футуризм сейчас может предложить молодежи четкие художественные задачи. Брик заверил, что «никто не собирается ни уничтожать сочинений Пушкина, ни сжигать картин Рафаэля, ни разбивать статуй Микель-Анджело», но отметил бесплодность следования старому пути ради создания нового искусства:

Неужели вы хотите выпачкать <…> ваши лучшие силы в бесполезном восхищении прошлым, откуда вы неизбежно выходите изнуренней, уменьшенней, затоптанней?[373]

Новые культурные ориентиры прежних соратников не могли привлечь Кузмина: искусство прошлого всегда было источником его вдохновения. Программа «Искусства коммуны», требующая приспособления искусства к нуждам пролетариата, отменяла идеалистические проекты 1917 года, призывая все более и более политизировать искусство. Кузмин же разделял пореволюционные идеи (например, автономии искусства от государства) ровно до того момента, пока они не начали входить в противоречие с его ценностями – прежде всего с независимостью искусства от любого внешнего диктата.

Закономерно, что контакты с Маяковским и Бриками, бывшие чрезвычайно оживленными в 1917 году (судя по дневниковым записям, в октябре – декабре 1917 года Кузмин посещал квартиру Бриков на улице Жуковского в среднем один раз в три дня[374]), в 1918-м стали постепенно, но заметно угасать. На рубеже 1918–1919 годов, как раз во время подготовки и выхода первых номеров «Искусства коммуны», Кузмин заносит в дневник две записи, фиксирующие новое отношение к прежним соратникам: «Оказывается, за рецензию Левинсона о Маяковском прислали самую пошлую и дурацкую статью, где подпись Брика и Пунина. Обсуждали ответ» (14 ноября 1918 года), «Брик рассуждал, как хам» (20 февраля 1919 года)[375].

Первая запись заслуживает отдельного разбора, так как за ней скрывается факт, рельефно представляющий идеологические расхождения между Кузминым и авторами «Искусства коммуны». Речь идет о статье «Заявление по поводу „Мистерии-буфф“», помещенной в № 19 «Жизни искусства» от 1918 года. Статья стала реакцией на отклик критика «Жизни искусства» А. Я. Левинсона на постановку «Мистерии-буфф» Маяковского 7 ноября в Театре музыкальной драмы. Левинсон едко отметил превалирование у Маяковского формального дара над «отсутствующим духом» и искренностью[376]. Соратники Маяковского не остались в долгу:

Об искренности Маяковского судить не Левинсону. Застарелому эстету, каким был и каким остается Левинсон, уж, конечно, меньше всего пристало оценивать действительную искренность того, кто с первых своих поэтических дней простыми и выработанными стихами выражал бунтарскую силу своего напряженного творческого духа[377].

Статья стала первым открытым наступлением на политику только начавшей свою деятельность «Жизни искусства» со стороны «левого» лагеря. Подписавшиеся под ней «левые» обвинили редакцию в «скрытом саботаже» и стремлении «внести разлад в творческую работу Рабоче-Крестьянского Правительства» и потребовали от сотрудников газеты немедленный ответ[378]. Под заглавием «От редакции» ответ был помещен на той же странице. В нем оставшиеся неизвестными сотрудники, напомнив о плодотворности споров в сфере искусства, признали появление статьи Брика и прочих свидетельством «величайшего духовного распада» и попыткой ограничить разброс мнений в творчестве и критике:

Когда группа культурных работников позволяет себе по поводу не понравившегося ей эстетического суждения выражать пожелания об ответственности его автора <…> «в административном порядке», когда скептическое отношение к