Непрошеный пришелец: Михаил Кузмин. От Серебряного века к неофициальной культуре - Александра Сергеевна Пахомова

Первый сценарий базируется на идее, что «Гонцы» и «Вожатый» – это один и тот же сборник (этот сценарий и реализовался, и вслед за теоретической рамкой «практической логики» Бурдье мы можем считать, что сам автор признал его оптимальным для себя). Второй – что «Гонцы» должны были быть похожи на сборник «Нездешние вечера» (что подтверждается составом «Изборника» 1917 года). Наконец, третий – основой для которого служит предположение Н. Богомолова и который косвенно подтверждается анонсом сборника в 1921 году, – что в «Гонцов» должен был войти большой блок лирики, которая отсутствует в других сборниках: стихотворения «военной» тематики, написанные в 1914–1915 годах.

Начнем с последнего. С самого начала 1917 года Кузмин активно вовлекался в пореволюционные культурные проекты, о чем мы писали ранее, и даже стремился создавать свои. Можно справедливо сказать, что такая деятельность в годы неопределенности была экономически целесообразна и приносила Кузмину какие-никакие средства к существованию и толику известности. Однако следуя концепции практической логики, мы настаиваем, что нельзя учитывать только один экономический интерес: следуя возможным траекториям действия в социуме, человек склонен неосознанно выбирать оптимальные для него стратегии поведения. Возможность сотрудничества с новой властью Кузмин никогда не отрицал – это была одна из доступных для него как для писателя траекторий интеграции в новое общество.

С этой точки зрения выпуск сборника с подчеркнуто лояльной власти милитаристской позицией выглядел бы взвешенным решением. Если бы Кузмин опубликовал сборник с циклом «военных» стихов «Дробь за холмом» до октября 1917 года, то его позиция была бы созвучна желанию Временного правительства продолжать войну. Кроме того, так в корпус лирики Кузмина вернулось бы довольно значительное число стихотворений.

Однако сборник с милитаристскими стихотворениями Кузмин мог задумать только в первой половине 1917 года, а если быть точнее, до апреля – ведь уже ода «Враждебное море» явно имеет антивоенный посыл, который мы проанализировали ранее и который явно расходится с пафосом Кузмина 1914–1915 годов. Кроме того, Кузмин отошел от патриотического энтузиазма задолго до революции: в 1914 году он написал около десятка стихотворений о войне и героизме, в 1915 году таких стихотворений написано три, столько же – в 1916-м. Усталость от войны и переход от патриотической риторики к более фаталистическому восприятию событий нарастает к 1916 году. Например, в стихотворении «О, високосные года…» есть такие строки: «Ну, слава Богу, отвалил / Шестнадцатый, еще военный, / Он ничего не приложил / Своею памятью забвенный» (Поэзия 2006, с. 71). Похожая динамика – в прозе: после написания сборника «Военные рассказы» Кузмин отходит от военной тематики и обращается к излюбленным бытовым темам. Небольшая попытка вернуться к ним – в романе «Талый след», – как мы показали, оказалась неудачной.

Что бы могло измениться, выпусти Кузмин «Гонцов» в составе, описанном Богомоловым? Во-первых, такой сборник мог выйти только до 1915 года, поскольку в революционный год Кузмин уже не разделял военного энтузиазма, а тщательно от него дистанцировался. Во-вторых, подобная книга могла бы выйти либо в издательстве «Лукоморье» (с одноименным журналом Кузмин будет сотрудничать до его закрытия в начале 1917 года), либо в издательстве М. И. Семенова, постоянного публикатора произведений Е. А. Нагродской (с этим издательством Кузмин останется до 1918-го). Однако издательство Семенова предпочитало не иметь дел с убыточными книгами и едва ли было заинтересовано в новом сборнике писателя, переживающего не лучший период своей славы (очевидный после неуспеха «Глиняных голубок»). Оставалось «Лукоморье», которое в 1915–1916 годах активно издавало актуальные стихи: там вышли сборники С. М. Городецкого «Четырнадцатый год» и Г. В. Иванова «Памятник славы». Но – и это главное свидетельство не в пользу «милитаристских» «Гонцов» – едва ли Кузмин после провала «Военных рассказов» и своих стихотворений, посвященных революции, мог снова рисковать своей репутацией. Сборник с патриотическими и революционными стихами уничтожил бы и без того шаткую репутацию Кузмина 1915–1917 годов, закрепив за ним славу «ура-патриотического» поэта в период, когда патриотический пафос уже постепенно шел на спад. Такой путь автор бы не выбрал.

Второй вариант «Гонцов» – стихотворения, которые впоследствии вошли в сборники «Нездешние вечера», «Двум» и «Эхо». В составе «Нездешних вечеров» эти стихи составили циклы «Дни и лица» («Сапунову», «Лермонтову», «Гёте»), «Лодка в небе» («Листья, цвет и ветка…», «У всех одинаково бьется…», «Смерть», «Унылый дух, отыди!..», «Мы плакали, когда луна рождалась» и «Успокоительной прохладой…»), «Фузий в блюдечке» («Жара», «Персидский вечер», «Белая ночь») (кантата «Святой Георгий» образовала отдельный раздел); в книжку «Двум» вошли «Девочке-душеньке» и «Выздоравливающей», а в «Эхо» перешло стихотворение «Пасха». Стихотворения преимущественно написаны в 1916–1917 годах, то есть «Гонцы» могли бы представить новую лирику Кузмина, однако лирику не актуальную, а подчеркнуто вневременную – размышления о великих людях, зарисовки природы или лирические медитации на темы любви и скоротечности жизни. В этих стихах Кузмин предстает уже сложившимся поэтом, неоклассиком, что даст К. В. Мочульскому в 1922 году повод, анализируя эти стихи, назвать Кузмина полноправным продолжателем пушкинской традиции в современной поэзии:

«Это вовсе не похоже на стихи!» – скажут многие, прочитав такие строчки:

Листья, цвет и ветка,

Все заключено в одной почке.

Круги за кругами сеткой

Суживаются до маленькой точки.

Не перед этими ли читателями оправдывался некогда Пушкин, заменив «роскошный слог» романтизма простыми описаниями «низкой природы»?[363]

Едва ли такой эффект не был бы приятен Кузмину, который уже в 1921 году охотно примет на себя роль наследника классической простоты Пушкина. Но помимо репутационного нужно учитывать и другой аспект – творческий. Хотя «Вожатый» и «Нездешние вечера» очень похожи по составу и хронологии, стилистически это очень разные сборники. «Вожатый» целиком относится к поэзии Кузмина 1910-х годов с ее религиозным пафосом, вниманием к деталям, музыкальной темой. «Нездешние вечера» – более экспериментальная книга, в которой есть не только тексты, ориентированные на поэтику авангарда (кантата «Святой Георгий»), но и опыты с вольными размерами («Листья, цвет и ветка…»), одновременно отсылающие к «Александрийским песням» Кузмина и обновляющие его поэтику верлибра. «Вожатый» выдержан в едином стиле, тогда как «Нездешние вечера» представляют более пеструю картину кузминской поэтики: гностическая тематика соседствует с экфрасисом («Фузий в блюдечке»), а традиционная для Кузмина апология настоящего момента («Это все про настоящее, дружок…») – с фантазией на мифологическую тему («Святой Георгий»). К 1917 году публика Кузмина едва ли была готова к подобным новациям: для них не было подготовлено достаточной почвы – все-таки Кузмин был известен вовсе не своими футуристическими стихами,