Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

посылочный склад по соседству с хлебным. Все эти способы рискованны, очень скоро эсэсовцы начинают подозревать неладное и устраивают обыск. Но нужда совершенствует методы, оттачивает изобретательность, учит пользоваться случаем.

Вскоре после ликвидации дезинфекционной камеры Эфингера работницы хлебного склада получили рабочие комбинезоны. Это облегчило дело. В двух карманах между складками материи легко помещаются две порции. Можно несколько раз на день выйти из склада с набитыми карманами.

Но самый верный способ – «организовать» хлеб с помощью эластичного пояса, специально купленного для этой цели. Пояс каждая работница носит под комбинезоном. Стоя на коленях, она укладывает хлеб на полку и незаметно отодвигает в сторону плоскую буханку. Затем, улучив момент, она засовывает буханку под эластичный пояс, быстро застегивает комбинезон и снова принимается за работу. Почти все девушки худенькие. Даже самый проницательный глаз не заметит малейшего изменения фигуры. Набитые чем попало боковые карманы выравнивают линию. Со спрятанной на животе буханкой можно ходить, разговаривать с эсэсовцами, даже работать. Нельзя только наклоняться. Как-то раз женщине с буханкой за поясом велели отвезти тележку на главный склад, что посередине между женским и мужским лагерями. Отказаться нельзя – рядом эсэсовка. Женщина с отчаянием взялась за дышло и через пятнадцать минут благополучно возвратилась. Пронесло. Буханка не выскользнула. Как кенгуру своего детеныша, таскают работницы со склада хлеб, которого дожидаются их изголодавшиеся товарки.

Это планомерное ограбление неминуемо приводит к крупной недостаче на складе. Надо сказать, что работницы берут хлеб не из того, что предназначен заключенным, а из излишков, оставляемых про запас. Поэтому сколько бы хлеба они ни «организовали», это никогда не в ущерб узникам.

Утром каждая блоковая получает хлеб по количеству заключенных, отмеченных на поверке. То, что выносят работницы, всего лишь капля в океане голода, и все же это дополнительная порция.

Однажды начальник главного склада потребовал произвести учет. И тогда обнаружилось, что на складе в женском лагере не хватает двух тысяч килограммов хлеба.

Узнай об этом лагерные власти, самым суровым наказаниям подверглись бы не только работницы, но также их начальство. Начальник склада предпочел замять дело и провести учет заново.

С этого дня женщины смелее «организуют» хлеб, помня, что следует почаще отмечать: «заплесневелый – искрошенный – съеденный мышами и крысами». Беспорядок, царящий в бухгалтерии у пьяных эсэсовцев, вполне допускает такое.

Но как бы ни изловчались девушки из хлебного склада, им все равно не насытить голодных.

Голод тревожной волной накатывает на лагерь – вот отчаянные украинки толпой бросаются на тележку с хлебом. Вот еврейки, неловко подкравшись, предлагают в обмен на хлеб самые невероятные вещи.

Голод царит в лагере, и все же, когда ты знаешь, что на хлебном складе работают девушки, к которым всегда можно прийти и от которых не уйдешь с пустыми руками, на душе как-то спокойнее. Заключенные всеми правдами и неправдами пытаются добыть хлеб собственными силами, меняют, «организовывают», зарабатывают, не забывая при этом, что в случае неудачи у них всегда остается еще последний, надежный выход.

Девушки со склада считают, что «организация» хлеба – вовсе не кража. Ведь они берут хлеб, выпеченный в лагере из муки, доставленной польским крестьянином по поставкам, и раздают его голодным. Они лишь связные между этим крестьянином и голодными заключенными.

Вот почему они так уверенно и спокойно делают свое опасное дело и улыбка не сходит с их лиц даже в самых рискованных ситуациях.

Женщины из штрафной команды порой заходят под эсэсовским конвоем в тамбур хлебного склада, идя к окошку за посылками. Когда они идут обратно, дверь притворяется, и чья-то ловкая рука быстро сует им хлеб в передники, под посылки. Этим они поделятся с остальными.

Однажды такой маневр не удался. Три женщины с красными кружками на спине стояли у окошка посылочного склада. Какая-то узница, торопливо пробежав мимо, всунула в руки одной из них три покореженные буханки. Слишком рано: надзирательница Милан еще не проверила содержимое посылок. Испуганная штрафница, взяв со стола адресованную ей посылку, прикрыла ею буханки. Милан хочет перерезать веревки, посмотреть посылку, она протягивает руку и замечает в переднике штрафницы хлеб. Поднимается крик, сыплются удары. Заподозренная в краже хлеба не признается, кто ей помогал. Конвоирующая эсэсовка уводит ее к воротам, чтобы доложить начальству. Женщины из штрафной команды смотрят им вслед. Они хорошо знают, что ждет их товарку, и сейчас думают о ее пятнадцатилетней дочке, к которой она так мечтала вернуться.

Простая, естественная потребность – утолить голод – приводит к самым тяжелым наказаниям.

Но голод не заглушишь. Чем человек крепче, чем здоровее, чем психически уравновешеннее, тем громче заявляют о себе его естественные инстинкты, а в противоестественных условиях концентрационного лагеря бунт голодной плоти неизбежно оборачивается против человека, навлекая на него беду или даже гибель.

Вот почему в глазах штрафниц затаилось горе и печаль. Ведь поступки, за которые они расплачиваются, вызваны извечными человеческими потребностями, а они, эти потребности, сильнее временных, навеянных условиями, доводов рассудка.

В штрафную команду попадают наиболее активные личности, те, кому внутренние силы не позволяют бездействовать.

Чем выносливее человек, чем здоровее в нем естественное начало, тем настойчивее пробуждается в нем чувство протеста.

Слабая и пассивная натура зачастую лучше переносит лагерную жизнь, ведь она не способна вступать в конфликт с навязанными ей порядками.

Сильная личность гибнет, сломленная собственным порывом, – все силы ее уходят на единоборство с противоестественными лагерными порядками.

Когда смотришь на штрафниц, невольно приходит на ум погреб, полный давным-давно забытых растений, клубней, корневищ. Над миром светит жаркое солнце, но лучи его не проникают сюда. И все же в глубине растений пробуждается могущественная сила, заставляющая их пускать ростки; точно бледные и слабые руки, поднимаются они в темном погребе. Они тянутся выше, чем в обычных условиях, рвутся вверх, тоскуя по солнцу. И чем стремительнее они растут, тем скорее упрутся в твердый свод, который остановит их порыв; побеги согнутся, повернут назад, задавленные собственной жизнеспособностью.

Такую тоску растений называют гелиотропией.

Люди, заклейменные красным пятном, подобны растениям, страдающим гелиотропией.

У каждого из них в душе есть что-то сокровенное, чаще всего самое простое и естественное, однако этому чувству тесно в мире бараков и крематориев, огороженных колючей проволокой. Чем больше крепнет это чувство, чем настойчивее призывает к действию, тем скорее приводит оно заключенного к лагерным воротам, где ему прочтут приговор:

– Sechs Monate Strafkommando![68]

Человеческая склонность вступать в конфликт с окружением, попирающим законы природы, более ощутима в штрафной команде, нежели в остальном лагере, и в свою очередь, в лагере – больше,