Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

пуст? Смотрите, ровными рядами стоят мужчины – они погибли и навсегда останутся здесь, где пролилась их кровь. И хоть стены потом побелили известью, все равно – они остались кроваво-красными.

На балках под потолком крупными буквами выведены надписи, будто звучащие днем и ночью назойливые окрики эсэсовцев:

«Im Block Mützen ab!»[69] «Halte dich sauberb»[70] «Ruhe im Block!»[71] «Eine Laus – dein Tod!»[72] «Achte deine Vorgesetzten!»[73] «Im Block rauchen verboten!»[74]

А если ты, брат узник, нарушал хоть одну из этих заповедей? Что тогда?

Вот обнесенный глухой стеной двор барака два. В стене – каморки с низкими дверцами. Это – «стоячий карцер». Здесь в наказание заключенный проводит ночь, а днем работает, наравне со всеми. Каждый вечер после поверки начальник барака впускает в каморку четверых наказанных. Их камера – высокая узкая щель с одним квадратным метром пола. Четверо мужчин могут стоять здесь, тесно прижавшись друг к другу, посередине – ведро. Дверь захлопывается. Высоко в стене – зарешеченное оконце величиной с две ладони.

Мужчины простоят так весь вечер и ночь до утренней поверки. Утром они начнут работу под особым присмотром капо, который щедро раздает удары, заметив малейшее проявление усталости или сонливости. Вечером, после поверки, их снова дожидается «стоячий карцер». И так всю неделю, а то и больше.

Такое наказание спустя некоторое время естественным образом приводит к смерти.

Рядом с карцером – деревянные козлы. На них порют.

Вечерняя поверка у мужчин – время наказания. Потный от натуги лагерный староста бьет резиновой дубинкой или стегает хлыстом растянутых на деревянных козлах заключенных. Наименьшее наказание – двадцать пять ударов, но часто бывает пятьдесят или семьдесят и даже сто. Сто ударов по спине; удар – стонут отбитые легкие, удар – отрываются почки. Этого вполне достаточно.

Растянутый на деревянных козлах, посиневший от боли и напряжения, сдерживая крики, ты, молодой узник, доверяешь земле свой позор. Ты не можешь вскочить и схватить за горло истязателя, не можешь ударить наотмашь по лицу эсэсовца или пнуть его в живот – не можешь, потому что хочешь жить. Ты уже знаешь, что, соверши ты этот безумный проступок, револьверная пуля размозжит тебе череп, а на твоих товарищей обрушатся тяжкие преследования.

И ты тихо лежишь и считаешь удары истязающей твое тело дубинки, а серая земля, содрогаясь от каждого падающего на тебя удара, слушает, что произносят твои губы, и впитывает твою кровь и слезы стыда.

В лагере «а» лишь один барак, двадцать пять, обнесен каменной стеной. В лагере «б» таких бараков, окруженных мрачным каменным забором, гораздо больше.

Барак семь – бывший барак смерти, куда потом поселили штрафную команду. Сегодня он забит до отказа, полон шумом, гомоном, ссорами. Здесь еврейки из Польши, Греции, Словакии, здесь польки, смуглые цыганки и черные маленькие хорватки.

Они не понимают друг друга. Дерутся из-за места, одеяла, миски, из-за кружки воды. У каждой группы иной язык, иной темперамент, но у всех лагерь пробудил звериную дикость, хищность, едва ли не преступные инстинкты.

Заснуть в лагере нельзя. Когда женщины укладываются спать, из щелей в нарах выползают миллионы, миллиарды клопов. Это пора их размножения. Рядом с крупными бегают маленькие, которые кусаются особенно больно. Клопы опились крови, их туго натянутая тонкая кожица лопается от малейшего прикосновения. После них остаются кровавые пятна, множество мелких кровавых пятен.

Летняя ночь. Оставаться в спертом воздухе барака, гудящего криками и проклятиями на чужих языках, лежать на обжигающих сотнями укусов нарах – это пытка невыносимая. Лучше выйти наружу и там провести ночь, прикорнув где-нибудь у стены.

Тишина. В северной части лагеря в кромешной тьме светятся линии проволоки – границы между множеством секторов второго строительного участка. Смотришь, и кажется, будто это длинные улицы современного города, обозначенные пунктиром огней.

Только сейчас, забравшись в глубь Биркенау, узнавая его поближе и видя своими глазами бесконечные ряды бараков… ряды бараков… ряды бараков… ты понимаешь, что Освенцим всего лишь отполированная крышка, прикрывающая бурлящий, клокочущий паром котел – Биркенау.

Как тщательно отделанное, усыпляющее подозрительность своим красивым оформлением преддверие газовой камеры крематория совсем не походит на главную, внутреннюю часть, так и многие показательные строения в Освенциме ничем не напоминают зыбкую, живую трясину – Биркенау, где бесчисленные бараки, точно ковчеги, бросившие якорь в порту смерти, стоят, дожидаясь, с сотнями тысяч путешественников на борту.

Порой, глядя ночью на несчетные огни малознакомого города, человек испытывает страх перед его громадностью и кажется себе ничтожным атомом мирно дышащей вселенной.

Но здесь, при виде огней этого города, кровь стынет в жилах, сердце леденеет. Здесь, в мертвенном свете неподвижных, уходящих в бесконечную даль огней, в молчании часовых, держащих палец на курке, ты читаешь свой приговор.

Какой несбыточной фантазией, навеянной приключенческими книжками и фильмами, кажется желание вырваться за пределы этого окруженного огнями пространства.

Справа доносятся голоса. Там мужчины. Дезинфекционный барак, с примыкающими к нему пятым и шестым бараками, отгорожен обычной колючей проволокой от женского лагеря, здесь поселили большую партию мужчин, собранных со всей Польши. Многие из них – варшавяне. Они шли все утро, молодые, стройные, красивые. Принесли с собой за проволоку очарование желанной и давно утерянной жизни. Среди них много студентов, трамвайщиков, железнодорожников. Их привели в пятый и шестой бараки занятого женщинами лагеря, и вот они стоят неподвижной толпой и ждут.

Всей душой жалеют новичков старожилы. Они не забыли своих первых дней в лагере, самых тяжелых из пережитых здесь. Они помнят и оттого еще больше сочувствуют всем вновь прибывшим. Им ли не знать, что лишь немногие, совсем немногие из примостившихся у стены босых мужчин останутся в живых.

Завтра эти мужчины уже будут заключенными. Но сегодня, сейчас, они еще связаны с той, прежней жизнью. А что, если под покровом ночи подкрасться к проволоке и тихо позвать кого-нибудь из них, пусть бы подошел, протянул руку, обменялся братским рукопожатием. Из родного дома, из дальних городов, солнечных улиц они привезли сюда неуловимое дыхание свободы, ею словно пропитаны их одежда, тело, волосы…

Днем и ночью топится баня. Днем и ночью туда загоняют группами мужчин. Женщины видят, как на головы новичков опускаются эсэсовские палки. Видят, как из ворот пятого барака выходят голые фигуры, стоят на ветру, а потом бегом устремляются в баню. Вскоре они выходят оттуда, бритоголовые, с лохмотьями в руках. Поеживаясь, надевают это трепье. Грязная рванина вместо белья, узкие, короткие брюки, куцые куртки, тесные для взрослых мужчин.