Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

но в весенние вечера у заключенного множество дел. Сигнал отбоя. Блоковые загоняют всех в бараки. Но на дворе еще долго не темнеет, можно незаметно выскользнуть из барака. Хорошо бы умыться. От сгоревшей газовой камеры остались одни стены с тяжелой дверью. Зато канализационное устройство не повреждено, и вода поступает в два крана. Здесь женщины устроили конспиративную ванную и моются до поздней ночи. Свежий воздух, запах мыла, плеск воды и, главное сознание, что ты отгорожена стенами от глаз эсэсовцев, – все это радует необычайно. Наконец-то ты чистая. Ради этого стоит пожертвовать несколькими часами отдыха.

Есть и другие причины, из-за которых уставший от дневной работы заключенный готов не спать.

На юг от колючей проволоки простирается полоса лугов, душистых, колыхающихся под ветром буйной зеленью. Весна безбрежным морем, океаном пробуждающейся жизни подступает к самому порогу города смерти. Сильнее всего действует она на тех, кто никогда не покидает лагерь, кто давно живет среди бараков. Весна манит их.

На обочине луга, сразу за колючей проволокой, цветет желтый ирис. Распустились нежные, мохнатые внутри лепестки. К проволоке подходят женщины, садятся на край рва и, подперев голову руками, смотрят. Мысленно переносятся они туда, за проволочные заграждения, туда, на бескрайний свободный простор. Как это горько видеть и сознавать, что тут, где они, и там, где желтый цветок, – два разных мира.

Уже совсем стемнело, а женщины не уходят. Кругом тишина, от полей веет спокойствием, на измученную душу нисходит умиротворение. Не важно, что потеряны драгоценные часы сна, зато они обретут душевное равновесие и спокойно, даже бодро смогут встретить завтрашний день.

Эта привилегия – располагать свободным вечером – недоступна штрафникам.

Заключенный, попавший в штрафную команду, полностью отрезан от обычной жизни лагеря. Всякий, за кем закрылись ворота барака двадцать пять, в которые до сих пор проходили только смертники, не может по своей воле выйти оттуда, пока не отбудет наказание.

Женщинам с красным кружком на спине не разрешают ходить в одиночку по лагерю. Даже в уборную, даже умываться они идут все вместе. Построившись пятерками, под строгим присмотром начальника барака Руйтерса и эсэсовок. Им запрещено встречаться с женщинами из других команд, разговаривать с ними, иметь с ними дело. Обеденный перерыв они проводят в бараке двадцать пять, обнесенном высокой кирпичной стеной. В этот же барак их запирают сразу после работы, даже поверка проводится внутри барака.

Вечером, когда весь лагерь наполняется шумом и приходит в движение, когда пробуждается жизнь, пусть жалкий суррогат настоящей, когда женщины ведут обменную торговлю, уходят на поиски еды, пробираются в больницу навестить товарок, разыскивают близких в других бараках, заключенные штрафной команды уже заперты в своей тюрьме.

Им не раздобыть куска хлеба на завтра, они не могут проведать своих матерей и сестер или отдохнуть после тяжелого дня, укрывшись ночью за бараками.

Весной 1943 года штрафная команда роет примитивные дренажные канавы на лагерной территории. Весь май идут проливные дожди. Биркенау утопает в лужах, иные из них величиной с пруд. Бросать камни, кирпичи или доски в грязь не имеет смысла – размягшая земля поглощает все.

Кажется, будто нависшие тяжелые тучи сговорились с непрестанно хлюпающей грязью и хотят затопить это проклятое место. Вода все прибывает, она просачивается в бараки, ноги облеплены грязью выше колен, грязь сопровождает тебя повсюду – и когда ты идешь на работу, и когда забираешься на нары. Моросит, тяжелая пелена туч прижимает к земле столб дыма из крематория; переламываясь над высокой трубой, он густыми клубами опускается вниз.

В такую погоду у всех мокрые ноги, кроме разве эсэсовок и нескольких кухарок, обутых в резиновые сапоги. Этой весной во время затяжных дождей колонны не выходят из лагеря. Бараки заполнены людьми, одни прикорнули на нарах, другие пытаются сушить обувь и одежду после утренней поверки. Лагерь обезлюдел. Никому неохота угодить в воду, растекающуюся озерами на земле и хлещущую ручьями сверху. Только штрафная команда продолжает работать. Женщины промокли насквозь, по лицу и по всему телу стекает вода, они размеренно шагают, таская на носилках камни, гальку или песок, роют узкие глубокие канавы – будущие стоки. Потом кидают туда камни, обломки кирпича, гальку и все это прикрывают землей. В опустелом лагере сквозь неумолчный плеск дождя и внезапные удары ветра слышен настойчивый окрик эсэсовки:

– Los! Weiter! Bewegung![67]

Стоящим босиком в грязи женщинам кажется, что окрик этот не умолкает ни на минуту. Их ноги покраснели, ноют от холода, а время будто остановилось. Всей этой муке не видно конца, ничто не сулит перемены, утро ничем не отличается от полдня, вчерашний день незаметно сменяется завтрашним, и все так же уныло хлещет по грязи дождь. От голода сводит внутренности и еще сильнее пробирает холод.

По дороге, скрипя и застревая в глубоких лужах, движется тележка с хлебом. Лагерю нужен хлеб в любую погоду. Брызгами грязи обдает с ног до головы толкающих тележку работниц, грязной жижей заливает лица и глаза. Тележка то и дело застревает в колдобинах. Ее раскачивают, толкают, сдвигают с места. Снова колдобина, снова остановка, буханки падают на землю.

Между работницами хлебного склада и штрафной командой существует тайное соглашение.

– Кто знает, может, мне самой придется завтра просить хлеба, – так рассуждают девушки из хлебного склада, не упуская случая подкинуть что-нибудь голодающим.

Штрафная команда работает между шестнадцатым бараком, откуда дразняще вкусно пахнет хлебом, и двенадцатым, где происходят первые репетиции женского оркестра. Летят в воздухе буханки – по две из рук в руки – и со стуком падают на полки. В двенадцатом гремит оркестр. А в ушах согнувшихся над носилками штрафниц все звучит неумолчное Bewegung, донимая женщин не меньше, чем дождь и ветер.

Немки, которых много в штрафной команде, норовят подойти поближе к хлебному складу, чтобы первыми подобрать с земли упавший хлеб. Но работницы из склада заставляют делить хлеб поровну. Общая беда – голод – постепенно сплачивает женщин разных национальностей.

Девушки из хлебного склада рискуют многим. Но как откажешь в куске хлеба людям, чьи глаза горят голодным огнем? Когда тележка катится по дороге, они незаметно сбрасывают буханку возле женщины, собирающей совком грязь, кидают в свежевырытые канавы нежданные дары. Они «организуют» все более искусно. Умудряются прятать хлеб под курткой: на спине, сбоку или на груди. А то вынесут ведро с мусором, на дне – две буханки хлеба. А как великолепно можно «организовать» хлеб, когда из посылочного склада выбрасывают набитые бумагой мешки. Буханку лагерного хлеба порой можно найти даже в посылке. Ведь