Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

Люди с преступными наклонностями не подчиняются здоровым общественным системам. Системам противоестественным не подчиняются прежде всего нормальные люди.

С красным пятном, точно кровавым следом от попавшей в спину пули, они бесконечной вереницей бредут между бараками, перетаскивая гальку, песок, каменные глыбы. Лагерные изгои. Те, кто не находит себе места в тесных границах противоестественного бытия.

Глава шестая

Новый лагерь

Заключенный не знает, кому он обязан облегчением своей участи, кто принудил немецкие власти разрешить продовольственные посылки, кто борется за него. Но по поведению эсэсовцев заметно, что есть чьи-то глаза, со взглядом которых немцы вынуждены считаться, есть какие-то инстанции, перед которыми они пытаются создать видимость благополучия.

Как-то раз, на утренней поверке, женщинам было велено снять косынки. Проверили, насколько отросли волосы. Теперь повязывать головы разрешалось только свежеобритым. У остальных отняли косынки, объявив, что короткие волосы прятать не надо, особенно за лагерными воротами. Начальство хочет показать кому-то, кто наблюдает за выходящими из лагеря колоннами, что женщин в лагере не стригут.

Эсэсовцы стали проявлять непривычную заботу о людях. До сих пор заключенный должен был работать и под дождем, не имея права уйти раньше, чем прозвучит свисток; теперь полевым командам разрешают укрыться в стоящих поблизости пустых сараях и домах, разрешают даже разводить огонь и сушить одежду.

Теперь, когда заладит дождь, из лагерных ворот на велосипеде выезжает эсэсовец в накидке, чаще всего главный врач, и созывает колонны обратно в лагерь.

Заключенные не могут дознаться, кому они всем этим обязаны, но знают наверняка, что не немцам.

Теперь в женском лагере разрешают мыться всем, и в первую очередь тем, кто вернулся с полевых работ.

Но что особенно важно для такого перенаселенного лагеря, как Биркенау, – все упорней поговаривают о переводе части женщин на другой, оставленный мужчинами участок. Этому трудно поверить. Так же трудно, как когда-то слухам о посылках или обещаниям о скором освобождении.

И вот однажды из мужского лагеря на дорогу вышли все заключенные, неся посылки, одеяла, свои пожитки, все, что им разрешили взять с собой, даже собственноручно выращенные кусты и цветы. Мужчины покидают лагерь и перебираются за железнодорожную платформу, на другой строительный участок, который виден вдалеке. Новый лагерь называется БНд. Теперь мужчины будут жить по соседству с цыганами. Их место займут женщины.

Много говорилось об образцовой чистоте в освободившемся мужском лагере, о том, что там нет вшей. Еще день-два, и женщины ознакомятся со своей новой территорией.

До сих пор им, истощенным от голода, с больными, усталыми от длинной ежедневной дороги ногами, не под силу было обойти всю территорию женского лагеря. Ковылять по выбоинам и лужам на странного вида столбах, в которые превратились ноги – распухшие, одеревенелые и вместе с тем пульсирующие болью при каждом неверном шаге, – невыносимая мука. Когда у тебя такие ноги, территория женского лагеря кажется гигантской. До сих пор женщины знали только свой сектор да видели за колючей проволокой очертания бараков других многочисленных лагерей, где тоже жили люди, нередко страдая еще больше, чем они.

Теперь им предстоит узнать новый лагерь.

Полевые женские колонны каждый день уходят за ворота, в то время как колонны, работающие внутри лагеря, уже понемногу переносят утварь из бараков, убирают, моют помещения.

И вот объявлен переезд. Подгоняемые окриками эсэсовцев, штубовые кидают в одеяла буханки хлеба, ведра с мармеладом, посылки, оставленные на хранение работницами полевых команд, и бегут к воротам. Так и сыплются самые противоречивые приказы. В воротах стоит словацкая еврейка, писарь женского лагеря, и кричит вслед бегущим, какой барак кому занимать. Решения часто принимаются с ходу. Штубовых разделяют на несколько групп, и они идут в разные стороны. Тюки с хлебом, ведра мармелада, ящики с посылками остаются в воротах. Чьи-то руки хватают их и переносят под наблюдением Таубе, Дрекслер, Мандель, которые прибыли сюда в автомобиле. Вернувшиеся с работы женщины не найдут своих посылок, напрасно будут они искать и штубовых, чтобы спросить их, где найти свои вещи, свое очищенное от вшей одеяло, свой обмылок, свой тюфяк.

Возвращаясь вечером с поля, они не знают, что их ждет. Не знают, пустует их барак или же занят кем-нибудь другим, не знают, где им сегодня становиться на поверку и кто выдаст им ужин. За один день они лишились всего необходимого для жизни в лагере, всего, что удалось обменять за хлеб и утаить во время обысков и дезинсекций. И вот они вступают в ворота нового лагеря. Высокий дуб, который виден был издалека, теперь совсем близко. Близко и деревья Бжезинки, скрывающие красные стены крематориев.

Новый лагерь! Когда, миновав ворота, ты останавливаешься перед темными бараками, тебя пробирает тревожная дрожь. Ты мечтал вернуться домой, выйти на волю в те же ворота, через которые столько раз выходил на работу, – и вот эта мечта рухнула. Здесь еще сильнее ощущается неволя. Отныне ты не за одними, а за двумя воротами. Отныне ряды бараков, ряды колючей проволоки под высоким напряжением, длинные, уходящие в темноту лагеря обступили тебя со всех сторон – отсюда уже не выбраться. А строящиеся вдалеке новые лагеря, новые большие бараки внушают страх при мысли, что немцы хотят планомерно, месяц за месяцем, год за годом, запереть в концентрационные лагеря всю Польшу, весь мир, все человечество…

Бывший мужской лагерь, теперь он называется «б» – зеркальное отражение женского лагеря – сейчас «а». Дорога между этими лагерями, ведущая из главного хлебного склада к зданию охраны СC, составляет как бы ось симметрии. По обе стороны дороги, огороженной проволокой, – кухни, одинаковые у мужчин и у женщин, поодаль – дезинфекционный барак. Кухнями в обоих лагерях заведует недавно прибывшая из Равенсбрюка надзирательница Франц (сестра Хассе). На всех участках расширяющегося женского лагеря она вводит новые порядки: теперь по ее распоряжению огромное количество наиболее ценных продуктов увозят из продовольственного склада для эсэсовцев, для армии и просто частным лицам.

Жилые бараки и уборные расположены тоже одинаково. Как будто к краю женского лагеря приставили большое зеркало, и мужской лагерь – его отражение. В будущем появятся незначительные различия, однако планировка останется прежней.

Мужчины ушли, оставив пустые бараки, такие же, как в женском лагере, – десятки тысяч точно таких бараков немцы выстроили по всей земле.

Для женщин, знакомых с лагерной жизнью, бараки эти не мертвы. Они говорят языком куда более понятным, чем стены древних храмов Востока. Кровь, пролитая на их стены, на полы, на кирпичи, вопиет о погибших. Кто сказал, что темный барак