Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

Во-вторых, весной 1942 года через руки Кафтанова проходит крайне важный документ, говорящий о том, что в Германии учёные уж точно занимаются конструированием ядерного оружия.

Таким документом стала общая тетрадь убитого немецкого офицера, в которой вместе со списком материалов, необходимых для создания атомной бомбы были обнаружены данные, цифры, формулы и графики по ядерной тематике. И что особенно интересно – вычисления мощности, высвобождаемой при атомном взрыве энергии.

Это как раз март 1942 года.

По словам С.В. Кафтанова, записную книжку убитого немецкого офицера передали некие украинские партизаны знаменитому нашему диверсанту И.Г. Старинову. По другим данным, Старинову вручили книжку в штабе 56‐й армии, а найдена она была на южном берегу Таганрогской бухты Азовского моря.

Сам же он вспоминал об этом так:

Командование армии решило уничтожить вражеский гарнизон на так называемой Кривой Косе. …Фашистский гарнизон оказался неподготовленным к отпору, а гарнизоны из соседних населенных пунктов прийти ему на помощь не смогли…

Морские пехотинцы и минеры захватили пленных… А группа старшины Максима Алексеевича Репина захватила и доставила в штаб спецбатальона большое количество различных документов противника, в частности, толстую общую тетрадь случайно заночевавшего на Кривой Косе и погибшего в бою немецкого офицера из инженерных частей. Тетрадь была испещрена графиками и формулами, сопровождавшимися пояснениями. Не владея немецким языком, я дал прочитать тетрадь одному из офицеров. Тот не нашел в ней ничего интересного:

– Все какая-то синтетика, товарищ полковник. Обычные фрицевские «эрзацы». Да еще бред об атомной энергии…

Но я тетрадь не выбросил. Мало ли что! А места не пролежит… [266, с. 274].

Пролежала до апреля.

Уже вернувшись в Москву, главный диверсант СССР показывает тетрадь начальнику инженерных войск генералу Михаилу Петровичу Воробьёву. Логично: нужна была консультация, стоит ли передавать её дальше по команде, или же записанное в ней – ничтожные каракули, не стоящие внимания первых лиц.

М.П. Воробьёв понял, естественно, не всё, но главный вывод сделал: внимания первых лиц записанное стоит. После этого И.Г. Старинов передал тетрадку по команде. Она закономерно попала к его начальнику Л.П. Берии, а от него – на экспертизу в 4‐й спецотдел НКВД, который курировал и частично вёл научно-исследовательские работы.

После этого записи немца вместе с экспертными заключениями (типа «да, это возможно») передаются в аппарат уполномоченного ГКО по науке. Кафтанов же в свою очередь направил уже собственные запросы по меньшей мере двум уважаемым учёным, назначив их, по сути, на роль официальных экспертов.

И что же они ответили?

А.И. Лейпунский, директор харьковского УФТИ и очень авторитетный в те годы специалист по атомному ядру (про которого сам Юлий Харитон выразился так: «Мы разводили цветы, а Александр Ильич сажал деревья»), высказал убеждение: «В течение ближайших 15–20 лет проблема использования атомной энергии вряд ли будет решена и в разгар войны тратить на это средства нецелесообразно» [259].

Основание для такого утверждения? Учёный, изучив материалы из тетради немецкого офицера, увидел, что «в ней нет ничего такого, чего бы не знали советские физики».

А.И. Лейпунский.

[Архив РАН]

Письмо В.Г. Хлопина заместителю начальника 2‐го управления ГРУ Генштаба Красной армии А.П. Панфилову об использовании ядерной энергии в военных целях. 10 июня 1942 г.

[Архив РАН]

И он точно знал, о чём говорил: именно у него в Харькове вместе с русскими коллегами занимались ядерными исследованиями учёные как раз из Германии.

Второй эксперт, не менее (а то и более) авторитетный для ГКО академик Хлопин, писал о невозможности быстрого создания в СССР (и в мире) ядерного оружия более осторожно, но столь же определённо, как и Лейпунский. Вот что он отвечал заместителю начальника 2‐го управления ГРУ:

«Что касается Институтов АН СССР, то проводившиеся в них работы по этому вопросу временно свернуты, как по условиям эвакуации этих Институтов из Ленинграда, где остались основные установки (циклотрон РИАНа), так и потому что, по нашему мнению, возможность использования внутриатомной энергии для военных целей в ближайшее время (в течение настоящей войны) весьма мало вероятна» [141, с. 268].

Таким образом, уже в апреле – мае 1942 года для С.В. Кафтанова не были секретом ни потенциал ядерного оружия, ни сама принципиальная возможность изготовления атомной бомбы. Но что оставалось решать товарищу Кафтанову, когда самые матёрые академические зубры (а ведь и входивший в его научно-технический совет П.Л. Капица выражал откровенный скептицизм), придерживались мнения, что не время заниматься Бомбою, да и успех в этом деле маловероятен?

Иными словами, Георгий Флёров бился в открытую дверь.

И в этом отношении заслуга Георгия Флёрова велика.

Парадокс тут кажущийся. Всё выглядит так, что какое-то письмо он Кафтанову всё же послал. Только не весной, а осенью, когда техника-лейтенанта Флёрова демобилизовали из армии и вернули в ЛФТИ. Письмо через систему ГКО (а до того оно, скорее всего, прошло – чисто по затронутой в нём тематике – через аппарат члена ГКО Л.П. Берии) было передано С.В. Кафтанову. И стало для того той последней каплей, которая вместе с накопившейся по другим каналам информацией побудила Сергея Васильевича отринуть в сторону отрицательные заключения академических экспертов и начать работать на Бомбу.

Часть 4

И всё-таки – бомба!

Глава 1

Враг на пороге… с атомной бомбой?

Взатруднениях в оценке целесообразности начинать вот прямо сейчас, в труднейших условиях 1941–1942 годов, дорогостоящую разработку ядерного оружия пребывал не только Сергей Кафтанов. Но и сам всевидящий, как казалось, заместитель председателя Совета народных комиссаров СССР, курировавший работу НКВД и НКГБ, Лаврентий Павлович Берия. Притом что располагал он, в отличие от Кафтанова, не только теми мнениями, что высказывали советские учёные, но и всеми данными по атомной тематике, которые только могла раздобыть по всему миру советская разведка.

Больше всего заботила советских руководителей, естественно, Германия. О том, на какой стадии находились ядерные исследования немцев, в какой степени близок был фашистский рейх к получению полноценного атомного оружия, в Москве имели самые туманные представления. Советские разведывательные сети в рейхе носили, мягко говоря, неустойчивый характер, состояли в основном из антифашистов без разведывательной подготовки, но с преувеличенной верой в действенность антигитлеровской пропаганды. И доносили (когда могли, а могли весьма редко) до центра в основном политическую и дипломатическую информацию.

Словом, сведения о немецких ядерных разработках поступали в Москву в весьма разрозненном и ненадёжном виде. На фоне господствовавшего всегда в России преклонения перед германской наукой это формировало в Кремле и на Лубянке самые серьёзные опасения по поводу продвинутости рейха в создании атомной бомбы. И как