Император Пограничья 13 - Евгений И. Астахов

пиромант то тянулся к ней, словно хотел сказать что-то успокаивающее, то одёргивал себя. Елизавета и Илья Бутурлины устроились чуть дальше — брат с сестрой, потерявшие родителей три месяц назад, теперь под моей защитой, но всё ещё не уверенные, смогут ли быть полезными в грядущей битве. Об этом вчера украдкой шепнул сам Илья.

— Не за победу, — произнёс я, поднимая кружку. — За тех, кто рядом. За то, чтобы после победы мы снова собрались за этим столом.

Все молча подняли стаканы. Захар, сидящий среди нас как равный, медленно кивнул — старый слуга понимал цену таким словам накануне битвы. Даже эмоциональный Джованни воздержался от своих обычных театральных восклицаний.

— Укрепления готовы на девяносто процентов, — доложил Грановский с профессиональной гордостью. Я недавно назначил его главным над всем военным строительством, и инженер оправдывал доверие. — Пятый форт «достроен», — он изобразил воздушные кавычки, и я понимающе кивнул, артиллерийские позиции готовы, поля обстрела расчищены. Карл помог с расчётами углов наведения — его математические выкладки безупречны.

Фон Штайнер благодарно кивнул, хотя в его глазах читалась досада — строительство Академии, его главного проекта, пришлось заморозить из-за войны, бросив все артели на возведение фортов.

— Деревенские ополченцы всё ещё путаются в командах, — проворчал Борис, командир дружины. — Половина не отличает фланг от фронта. Но драться будут. За свои дома люди всегда дерутся отчаянно.

Матвей Крестовский сгорбился над тарелкой, явно чувствуя себя не в своей тарелке среди такого собрания. Метаморф привык к одиночеству и простому пайку, а не к многолюдным застольям с разговорами.

— По последним данным, — негромко заговорил Коршунов, стараясь не привлекать лишнего внимания — привычка разведчика, — противник завершает последние приготовления. Колонны уже формируются. Вот-вот выступят.

— Сколько их? — спросила Полина, и в её голосе прозвучала дрожь.

— Чуть больше тысячи, — ответил начальник разведки.

Повисла тишина. Елизавета Бутурлина побледнела, её младший брат Илья сжал кулаки.

— Учитывая ополченцев, у нас 370 бойцов, — спокойно заметил Борис. — Плюс маги, форты, подготовленная оборона. Бывало и хуже. Когда Гон навалился казалось, что всё пропало, и ничего, воевода уберёг от беды.

— Мы тоже выставим полсотни, — добавил боярин Руслан Ракитин, приехавший из Иванищ по моему приглашению. — Вы нам в Гон помогали, и мы добра не забываем!

— «Бывало и хуже», — повторил отец Макарий с лёгкой улыбкой. — Господь не оставит праведных в час испытаний.

Крылов, начальник стражи, хмыкнул — он всё ещё осторожничал с новым начальством, присматривался, но его скепсис по поводу божественного вмешательства был очевиден.

— Маркграф, — с немецкой прямотой внезапно обратился ко мне фон Штайнер, и в его голосе прозвучало искреннее любопытство. — Позвольте вопрос? Почему вы за них сражаетесь? За жителей Угрюма? Вы же не местный, насколько мне известно. Прибыли сюда этой зимой.

Неловкая тишина. Вопрос резанул своей прямолинейностью, не оставляя пространства для уклончивого ответа. Ярослава бросила на архитектора возмущённый взгляд, готовая вступиться, но я жестом остановил её.

Медленно покрутил кружку в руках, подбирая слова. Такой вопрос заслуживал честного ответа.

— Видите ли, Карл, — начал я, — есть простая истина, которую я усвоил давно. Только сильный может позволить себе роскошь быть хорошим человеком и заботиться об окружающих.

Архитектор нахмурился:

— Это звучит… парадоксально. Разве доброта не универсальная добродетель?

— Позвольте объяснить через аналогию, — я отставил кружку. — Если человек не крадёт только потому, что физически не может взломать замок — это не делает его честным. Честность проявляется, когда у тебя есть возможность украсть, но ты выбираешь этого не делать. Моральная ценность поступка определяется наличием альтернативы и свободой выбора.

— Но слабые тоже способны на доброту, — возразила Василиса.

— Конечно. Но я говорю о другом. Истинная добродетель — это осознанный выбор того, кто обладает силой причинить зло, но сознательно выбирает милосердие. Слабый правитель вынужден быть жестоким из страха — это не выбор, а компенсация. Он использует террор, потому что боится, что иначе его свергнут. Сильный правитель может позволить себе человечность, потому что никто не воспримет его доброту как слабость.

— Мудрые слова, воевода, — задумчиво произнёс отец Макарий. — Хотя добавлю: перед Богом с сильного спрос больше, чем со слабого. Не зря сказано: «Кому много дано, с того много и спросится, и кому доверено многое, с того больше и взыщется». Слабый человек, сохраняющий доброту, совершает малое дело — но и оно засчитывается. А сильный, выбирающий милосердие, несёт ответственность за судьбы тысяч. Его выбор весомее, но и бремя тяжелее.

— Безусловно.

— Откуда в вас такие взгляды? Человеколюбие, гуманизм… — уточнил фон Штайнер.

Я собрался уже ответить, когда немец ушёл куда-то внутрь себя и продолжил глухим голосом:

— По моему опыту многие аристократы весьма потребительски относятся к простому люду. Мой отец когда-то работал на барона Рихтхофена. Перестраивал ему родовое поместье под Потсдамом. В один неудачный день обрушились леса, погибло пятеро рабочих, ещё трое получили увечья. Баронесса потребовала не останавливать работы даже на день для похорон — график срывался, а к юбилею всё должно было быть готово. Семьям погибших не выплатили ни единой марки компенсации, искалеченных выгнали без расчёта. А когда отец попытался возразить, что леса рухнули из-за экономии на материалах по требованию самого заказчика, барон пригрозил разорить нашу фирму и добиться, чтобы ни один аристократ Прусской Конфедерации больше не нанимал фон Штайнеров. Ему прямо сказали: «Вы строите дома, а не занимаетесь благотворительностью. Замените этих дармоедов и продолжайте работу».

Я почувствовал знакомое отвращение. Именно такие «аристократы» и превращали некогда сильные дома в выродившихся паразитов. Экономят на человеческих жизнях ради поместья, а потом удивляются, почему их поместья горят, а слуги травят господ. И ведь такие истории — не исключение, а правило в этом мире. Вот почему всё разваливается. Вот почему нужно менять сам порядок вещей.

— Так откуда в вас такие взгляды? — вынырнув из прошлого, переспросил архитектор.

Я помолчал. В памяти всплыло лицо матери. Сольвейг Лёгкая Рука, так называли её воины отца за умение вправлять переломы и зашивать раны. Сильная женщина, которая никогда не показывала слабости, хотя жизнь била её немилосердно. Она выжила после того, как её семью вырезали разбойники. Единственная, кто осталась в живых, спрятавшись в погребе. Она никогда не рассказывала подробностей той ночи, но я видел ожоги на её предплечьях — следы от попыток выбраться