Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская

требует природа, которое не признается и нарушается людьми, вступает здесь в свои права в торжественной тишине вечного покоя. Снежная пелена окутала могилы бедных и богатых, слабых и сильных одним общим саваном, а солнце одинаково ласково сияет на могилы праведных и неправедных.

Тихо и хорошо на кладбище. Снег хрустит под ногами maman. Кресты подернуты инеем; инеем же разубраны поникшие над ними ветви плакучих берез. Maman пробирается между рядами высоких памятников, лорнируя их, мысленно похваливая одни, критикуя другие.

«Какое безвкусие!.. И громоздко и неизящно!..» Maman разбирает пространную золоченую надпись: «Так и есть… Прах жены первой гильдии… Купечество! Cela se voit!..[130] А это недурно… И серый тон прекрасный!.. Чулкова!.. Ольга Сергеевна… Скольких-то лет она умерла?.. И младенец Виктор, царствие небесное!.. Как это мило, амурчик малюсенький!.. И сложенные ручки… Упокой его, Господи!..» И maman набожно крестилась. «Но охота была Чулковым ложиться в такой трущобе! Сюда и помянуть-то никто не приедет… Нет, уж если, Боже сохрани, умрет Спиридон Иванович, или сама maman, или кто из деток, – они все лягут в Невской лавре, чтоб быть поближе к центру. Как можно забираться к черту на кулички!..»

И maman мысленно воздвигала грациозную часовенку, просторную, светлую; в ней роскошные мраморные кресты, иконы Спиридония, Анны, Марии Магдалины. Тексты из Евангелия, высеченные на мраморе… Грядки: pensées и резеда, pensées и резеда… Заказать художнику портрет Мимочки с ее карточки Пазетти в бальном платье… Или с карточки Левицкого в бархатном платье… Можно нарисовать ее в виде ангела или Марии Магдалины… И к портрету попросить написать стихи… что-нибудь коротенькое и трогательное… Венки фарфоровые от Цвернера… Розы и белая сирень… Венок из незабудок… А на полу клееночка… Ах, какую клееночку maman видела на прошлой неделе! Не клеенка, а мрамор (и не спросила цены)…

Будь у maman время, она бы и сама сочинила стихи. Это вовсе не так трудно; надо только время; а у maman и так голова кругом идет от хлопот и забот. Потом maman решила, что виденная ею клееночка так хороша, что нечего ждать их смерти, а купить ее теперь же для детской и для Мимочкиной уборной.

В таких мечтах и размышлениях maman незаметно дошла до скромного домика из серого известкового камня с двумя оконцами и железной дверью, над которой краткая надпись гласит: «Раба Божия Ксения».

Внутри домика лежит простая могильная плита, накрытая парчовой пеленой, на которой сложены венки, цветы, иконы и работы верующих и молящихся. Подле свечного ящика лежат брошюры с жизнеописанием юродивой, жившей в Петербурге в царствование Елизаветы Петровны и умершей в конце прошлого столетия.

О девической жизни Ксении не сохранилось рассказов. Она полюбила придворного певчего, стала его женой и была счастлива, но недолго. На двадцать шестом году она овдовела. Смерть любимого мужа сильно потрясла ее. Когда покойника повезли на кладбище, Ксения надела его платье и уже не снимала его, пока оно на ней не истлело. Схоронив мужа, она приступила к распоряжению своим наследством: дом свой подарила одной знакомой, все свои вещи раздала, деньги отнесла в церковь и вышла на улицу без копейки в кармане и без заботы о будущем. Так прожила она сорок лет на Петербургской стороне, без постоянного пристанища. Она была кротка и добра и пользовалась большим уважением среди тамошних обывателей, из которых каждый охотно звал ее к себе, поил и кормил. Зимой, в жестокие морозы, она расхаживала по улицам и по рыночной площади (где она была особенно популярна и почитаема) в легоньком изорванном балахоне и дырявых башмаках на босых ногах, распухших от холода. По ночам она часто уходила в поле и молилась там по нескольку часов, кланяясь на все четыре стороны.

Рабочие, строившие каменную церковь на Смоленском кладбище, заметили, приходя утром на работу, что кто-то приносит за ночь кирпичи на стены церкви; стали следить и увидели Ксению, таскавшую на плечах кирпичи всю ночь, пока не занялась заря…

Когда она умерла, ее схоронили в землю и накрыли каменной плитой. Но память о ней жива до сегодня, и железная дверь домика рабы Божией Ксении поминутно отворяется, впуская новых и новых посетителей, и любопытных, и верующих, а больше всего горюющих и страдающих.

Крестясь, и maman вошла в тесную горенку юродивой. Серые нищенки, бродившие в разных концах по кладбищу, завидя издали полную элегантную фигуру в меху и бархате, закопошились, как могильные черви, и сползлись к часовенке, кланяясь, протягивая руки и ежась под неодобрительными взглядами угрюмого красноносого сторожа.

Maman купила свечку и поручила сторожу раздать сдачу нищим. Она не читала жизнеописания Ксении и не интересовалась им. Когда как-то у нее заболел зуб и Катя сказала ей: «А вот на Моховой один заговорщик есть… парикмахер; няне за рубль так заговорил, как рукой сняло!» – maman сейчас же поехала к заговорщику. Она верила в симпатические средства и не пренебрегала ими. Панихида на могиле Ксении казалась ей тоже симпатическим средством, необъяснимым, может быть, но верным и испытанным.

Maman уже молилась раз здесь, перед их поездкой на Кавказ… И Мимочка тогда выздоровела!.. И теперь, поставив свою свечку, maman подошла поближе к иконам и стала молиться… Вслед за нею в часовенку вошла пожилая мещанка в черном платке, с добрым и глупым лицом. Глубоко вздыхая и шепча молитвы, она положила несколько земных поклонов, потом купила свечку, купила «житие» и собственноручно оделила грошиками всю убогую и серую нищую братию, столпившуюся за дверью. Пришли еще две хорошенькие барышни в плюшевых кофточках и оренбургских вуалях. Одна из них была грустна и расстроена; войдя, она сейчас же опустилась на колени перед могильной плитой и, подняв вуальку, стала отирать платком свое бледное замученное лицо, по которому тихо струились обильные крупные слезы. Спутница ее смотрела спокойнее и жизнерадостнее и, крестясь, положила зеленый венок на могилу юродивой.

Красноносый сторож посторонился, пропуская батюшку и рыжего псаломщика с узелком под мышкой. Maman, подозрительно и воинственно поглядывая на остальную публику, поспешила заявить батюшке, что это она посылала за ним и что она желает панихиды по рабе Божией Ксении. Батюшка облачился и откашлялся. «Благословен Бог наш…»

Все собравшиеся в часовне усердно молились.

«За что мне разбили сердце?» – думала молоденькая женщина в плюшевой кофточке, которая была уже матерью одного ребенка, а, ожидая второго, внезапно и случайно узнала о сразившей ее измене любимого мужа, в которого она так верила!..

– Ох, грехи, грехи! – шептала мещанка, над сыном которой назавтра назначен был суд по обвинению его в