Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская

при одном воспоминании об отношении отца к матери, обо всех обманутых женах, покинутых любовницах, загубленных девушках, которых она знала и видела. Когда же, наконец, вопль их прозвучит в ушах человечества?

Gehorsam ist des Weibes Pflicht auf Erden,

Das harte Dulden ist ihr schweres Loos.

Durch srtengen Dienst muss sie geläutert werden.

Die hier gedienet, ist dort oben gross…[131]

Это сказал Шиллер; но Шиллер в глазах Ольги был выдохшимся сентиментальным болтуном. Нет, нет, человечество развивается, человечество идет вперед, и, даст Бог, скоро женщина, молча переносящая оскорбления, женщина-жертва, женщина-мученица будет такою же редкостью, как какой-нибудь допотопный ихтиозавр. И пора, пора!..

Но что же делать, чтоб быть правой, сильной, равной мужчине и счастливой?.. Ольга видела успех и могущество испорченной и хитрой женщины, видела горькую суровую долю честной и любящей женщины. Она искренно презирала мужчин, начиная с отца и братьев, за их несправедливость и податливость на все дурное. Все они казались ей лоскутными, мелкими паяцами, которых приводят в движение две ниточки: чувственность и тщеславие. Потакая их слабостям, обманом, хитростью можно толкать их на что угодно. Ольга чувствовала и в себе это уменье; недаром она нагляделась на маневры, которыми ловили и удерживали ее братьев. Она знала, что, когда захочет, может тоже вздернуть на шнурок любого из них и вертеть им, как марионеткой… Но разве это весело?.. Разве это счастье?.. Да и где же оно и в чем же оно, это счастье, которого она так жаждет?.. В самой себе Ольга не находила ничего, кроме жажды похвал, жажды материнства и желания воздвигнуть себе роскошный престол, на котором она могла бы, наконец, отдохнуть от своих исканий и мечтаний.

Настоящее Ольги было ей тягостно, ее прошедшее было ей неприятно и мучительно, будущее пугало ее… Годы проходят, годы уходят и ничего не приносят, и все это что-то не то и не то… И так пройдут еще годы и еще и еще… А там придет одинокая старость (что дадут ей ее деньги, когда и молодость, и красота будут позади?)… И ни одного светлого, ни одного теплого воспоминания!.. Образ несчастного, сгубившего себя сумасшедшего!.. Впереди – холод одиночества; может быть, поздняя, неудачная любовь!.. Какой ужас!..

– Но где же он, где же этот неведомый суженый? – с тоской восклицала Ольга, перелистывая «Эмансипацию» Милля. – Где он и кто он?.. «Купленный русский»! – злобно восклицала она за Марьей Башкирцевой.

Она захлопывала Милля, скидывала золотое pincenez и, одеваясь, чтобы ехать в свою школу кройки, решительно говорила себе:

– Нет, нет, унижаться незачем. Раз не находишь человека по мысли, по сердцу, лучше стряхнуть с себя это и наполнить жизнь полезной деятельностью. Надо жить для общества, для человечества…

И она усердно занималась историей философии, училась кройке и шитью, поступила на кухонные курсы, взяла на себя домашнее хозяйство. В свободное время она написала было повесть, темой для которой послужила ее неудачная любовь… Ольгу тешили мечты о славе, об известности… Она подпишется полным именем, повесть прогремит, сюжет всех захватить, – какой урок молодым людям!.. Об Ольге заговорят, ее знакомства будут искать… Но, настрочив в три недели свою повесть, Ольга перечитала рукопись и послала ее, вместе с мечтами о славе, – в печку! После этого она занялась выжиганием на дереве… Она ездила по музеям, ездила на всевозможные лекции, интересовалась и обществом трезвости, и комитетом грамотности, и родительским кружком… А в свободные вечера отправлялась с Нетти и братом в театр, где в комедиях и драмах повторялась та же жизнь, та же борьба за существование и вставали те же вопросы, те же загадки, остающиеся без ответа и разрешения.

И вот как-то вечером, взяв ванну, Ольга, с распущенными по спине просыхающими волосами, в белой фланелевой кофточке, с теплым румянцем на щеках и сияющими темными глазами, вошла к Victoire (заменившей при ней покойную тетю Асю), чтобы посоветоваться с ней насчет какой-то выкройки.

Увидя Жюля, Ольга смутилась за свою неубранную голову и хотела было уйти; но Victoire поспешила их познакомить и предложила и Ольге чашку чаю. Ольга осталась из любопытства и потому, что чувствовала себя хорошо, тепло и уютно в этой маленькой комнатке с клеенчатой мебелью и букетами из бумажных цветов. Ольга заговорила с Victoire о своей выкройке, а Жюль молча разглядывал ее и любовался ею. Он знавал и видал много учащихся женщин, сочувственно относился к их попыткам завоевать себе самостоятельность; но тем не менее, когда Victoire говорила ему об Ольге, он представлял себе что-то сухое, абстрактное… И вошла девушка красивая, обаятельная, с избытком жизненных сил, с горячим взглядом, в котором, как ему казалось, светилась душа, алчущая правды.

Ольга была страшно самоуверенна; но ее растрепанные волосы и неожиданность встречи сделали то, что она непритворно смутилась; а инстинктом кокетки почувствовав, что ее смущение нравится, она решила уже не менять тона и манеры.

Они заговорили о последних газетных известиях, о выставке в Чикаго и об Америке, а жирная черноволосая Victoire подливала им чаю, который они выпивали с такой же рассеянностью и доверчивостью, с какой Тристан и Изольда выпивали напиток, приготовленный для них Брангеной. А самовар пыхтел, кипел и пел, составляя вместе с позваниванием ложечек вагнеровский аккомпанемент к дуэту Тристана и Изольды.

Что было в первой чашке чаю, которую в этот вечер выпила Ольга, – только, выпив ее, она преобразилась. Она всегда была хороша, но в этот вечер ее так озаряла радость неожиданной встречи, желание понравиться и еще незнакомое ей до этих пор опасение не понравиться, что она была лучше, чем когда-либо.

И Жюль был побежден. Он ушел поздно, ушел нехотя, после того как шесть раз вставал, прощался и опять садился.

Воротясь в свою комнату, Ольга долго стояла в оцепенении перед зеркалом; рассматривая свои руки, плечи, свое оживленное красивое лицо с торжествующей улыбкой и горящими глазами, она думала: такою ли она была, пока он был тут, или хуже?.. И понял ли он, как она хороша? Кажется, понял. Она легла спать в радостном возбуждении. По-видимому, первый раз в жизни она не огорчалась и не тревожилась тем, что женщины фальшивы и испорчены, а мужчины ничтожны! И чего она раньше так сокрушалась об этом? Это было глупо. Это было просто смешно.

И она насмешливо улыбнулась, опуская горячую щеку на холодную наволочку и кутая в одеяло свои белые плечи. Она не хотела ни вспоминать их разговор, ни думать