Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

с кровавыми слезами вперемежку. Кто-то ведь жил, никого не стесняясь, на тех же берегах Волги и Камы, кушая белужью уху и жареную куропатку на второе. Блаженствовал так, как нам и присниться не могло! А я… Пытаюсь высмеивать прокуроров и райкомовских работников, которые, кроме холодной гусиной ножки после бани, ничего в жизни не видели, разношу их в пух и прах в своих произведениях. Вон какие люди были, оказывается, в Татарстане! Вот кто рассасывал мозговую косточку республики и грабил родину! Про таких высокопоставленных зверюг-начальников романов ещё не написано. Сподобится ли кто-нибудь из нас на такой подвиг, когда страх немного отпустит, не знаю.

За железными дверями Чёрного озера, где хранятся папки тюремных дел, много моих интересных мыслей рассыпано по протоколам.

«Сегодняшние колхозники в пять раз хуже крепостных крестьян живут, они лишены прав!» – сказал я на одном из допросов. Кто может возразить мне, мол, я ошибаюсь? Сегодня мы на миллионах фактов убеждаемся в правильности моих слов.

«Аяз занимается подстрекательством, утверждая, что нужно избавляться от колхозного рабства и переходить на американскую фермерскую систему», – написал кто-то из моих приятелей и завизировал написанное благословенной подписью. Ну, потеряла ли сегодня актуальность высказанная мной когда-то мысль?

Памятливые были у меня товарищи, да?! «Аяз считает, что в списке личностей, внёсших решающий вклад в победу в Отечественной войне, преувеличена роль Сталина. Тяжёлую телегу войны, по его утверждению, тащили такие маршалы, как Жуков97, Конев98 и им подобные. Именно они вели нас от одной победы к другой!.. Аяз несправедливо оклеветал нашего великого вождя!» – утверждал один из них.

Подумайте, дорогие мои! Сумел бы сказать такое человек, обжирающийся белужьей ухой и жареными рябчиками?

«В Советском Союзе нет возможностей для творчества. Стоило только журналам «Звезда» и «Ленинград»99 взять курс на публикацию произведений, раскрывающих истинное положение дел в стране, как Центральный комитет особым постановлением тут же и «прихлопнул» их. В стране нет свободы творчества. До читателя доводят только произведения, насквозь пропитанные хвалебной лестью», – утверждал я когда-то. Сегодня говорю открыто: я дерзнул высказать смелые и правильные мысли! МГБ тоже не спало, подсылало ко мне агента за агентом, расставляло ловушку за ловушкой. Вот что донёс один из агентов, позже превратившийся в благочестивого друга: «Для того чтобы споить Аяза и выведать у него секреты, я взял у сотрудника МГБ Михеева сто рублей, водкой напоил, порученную Михеевым историю рассказал. Пьяный Аяз выслушал историю и сделал такой вывод: «Пока в руках есть силы, нужно, используя каждый удобный случай, бороться с советской властью».

На Чёрном озере я просидел до конца 1950 года, потом меня перевели в пересыльную тюрьму, что была под Кремлём. Перед самой отправкой на этап нас повели в баню, где мы с Гурием Тавлиным помылись. Гурий подарил мне два «сувенира» на память: гладкую прочную иглу, сделанную из рыбьей косточки, и блестящую крепкую, прочнее железной, пуговицу из высушенного хлебного мякиша. Дорогие подарки моего друга Гурия долгое время путешествовали вместе со мной.

В пересыльной тюрьме нас объединили в большую группу и, погрузив в чёрный грузовик без окон, повезли на вокзал. Гурия в этой группе не оказалось. Меня отправили в далёкое путешествие, а Гурий сидел в местных тюрьмах.

После возвращения из лагеря, поступив на учёбу и начав работать, я женился, и, конечно же, на самом почётном месте свадебного стола восседал Гурий Тавлин.

Вторая часть

О, перо! Какая тайна на душе – открой,

Расскажи про всё, что было до сих пор с тобой.

Проливая на бумагу слёзы из очей,

О печалях нам поведай на душе твоей[7].

Дэрдменд100

1

И где лучше узнать людей, чем здесь?

И самого себя?

Александр Солженицын

О тяготах этапирования написан не один том, отображены тысячи трагических случаев. А моё первое путешествие в вагоне-тюрьме было весьма содержательным и интересным, и с попутчиками повезло. В нашей дорожной камере народу было немного. С московским врачом евреем Яковом Борисовичем Цудечкисом мы и в лагере старались держаться друг друга. Второй сокамерник также был московским профессором по фамилии Хинчин. Третий, тоже еврей, всю жизнь проработавший в министерстве Внешней торговли, до самой старости не показывавший носа из-за границы, не вкусивший всей «прелести» советской власти, перенесённое из сказки в наши суровые реалии дитя природы, старик по фамилии Ольгерт. Они ехали из Москвы, а меня к ним подсадили в Казани. Когда поезд тронулся и немного отъехал, с верхней полки спустился ещё один зэк. Босой, в штанах с несуразно короткими брючинами, худощавый, двухметровый русский парень Митя Афанасьев. К этому скуластому рязанскому жердяю с открытым лицом и добрыми глазами я в считанные минуты проникся уважением. Если москвичи со своим небольшим тюремным опытом представлялись наивными, безобидными существами, а я, по сравнению с ними, вообще – телёнок, то Митя – власовец, до того как оказаться в тюремном вагоне, сумел выжить в аду, помотался по Европе, натерпелся ужасов плена, в общем, хлебнул лиха за десятерых.

Про евреев не скажешь, что они детсадовская ребятня – прошедшие через известные на весь мир тюрьмы: Бутырку, Красную Пресню, Лефортово101, общавшиеся с сотнями заключённых, перенявшие их умозаключёния и горький опыт умные люди открыто и, что самое главное, предметно изобличали и суть советской власти, и бесчеловечность большевиков, и предательскую политику. Меня восхищали их глубокие познания, смелость, непоколебимая уверенность. На некоторое время я даже одурел и растерялся. Всё, что я успел познать в жизни, они давным-давно прожевали и оставили в отхожем месте! Для моего голодного до общения ума каждую минуту происходили какие-то открытия, а евреи, словно истомившиеся отсутствием учеников наставники, принялись всесторонне воспитывать меня, отёсывать чурбан по имени Аяз. Но и я не сидел набрав в рот воды, они тоже были рады встрече со мной, что ни говори, за моими плечами – Казанский университет! А в нём абы кто не учится… Моих попутчиков особенно интересовала томящаяся в камерах Чёрного озера молодёжь, студенты. С каждым новым моим рассказом их лица светлели и открывались. Когда удалось доказать, что я тоже кое-чего стою, настроение моё улучшилось. Нас породнила общая ненависть к советскому строю, мы дышали одним воздухом. Много повидавший, всякое слышавший в жизни Митя тоже из тех, кто не может равнодушно взирать на творящийся беспредел, особенно после того, как он вернулся в обнищавшую до предела