Каждому свое - Елена Евгеньевна Съянова

…от древа познания добра и зла не ешь… ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.

…И сказал змей жене: нет, не умрете… и будете, как боги, знающие добро и зло.

…И увидела жена, что дерево… вожделенно… и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел.

…И открылись глаза у них обоих…

…И сказал Бог Адаму… за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева… проклята земля за тебя…

…Адам познал Еву, жену свою; и она… родила Каина…

…И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем…»

«Стоп, память, – приказал себе Лей. – Так запомнилось. Для чего?»

Но Библию хотелось раскрыть.

Чтобы занять руки, он взял ими свою голову и сильно сдавил. Посидев так, почувствовал озноб и закутался в одеяло. На улице, конечно, дождь. Дождь в тюрьме всегда ощущается. Думать не хотелось. Он уже сказал себе: «Будь что будет. Лишь бы выбраться. Хуже не может быть». Хотелось беспамятства. А после – открыть глаза и сразу впустить в себя небесный свет. Нужно будет попросить, чтобы его положили на палубе, все равно, хоть в шторм, хоть ночью…

Дверь открылась. Вошел Гилберт. Постояв пару секунд, присел на стул.

– Вот, решил пройти по камерам и заглянул к вам. Сегодня… тяжелая ночь. Даже у меня бессонница. Навестил несколько человек… немного поговорили. У меня есть разрешение, но… могу его потерять. Здешнее начальство не понимает, что я лучше знаю, когда нужен.

Пауза.

– У меня новость для вас, – продолжал он. – Завтра увидите жену. Очень коротко, на минуту. Ей дали разрешение. В девятом часу утра.

Гилберт посмотрел на Лея, перевел взгляд на Библию и быстро поднялся:

– Ну, прощайте. Я еще зайду.

Дверь за ним закрылась. Тут же в камеру заглянул охранник. Это был американский сержант Патрик Митчем. Он только что вместе со своим напарником сменил ночной пост. Было около пяти часов утра.

Митчем окинул взглядом Лея, сидящего на кровати. Одеяло валялось рядом, на полу, и сержант сделал обвиняемому замечание, велев поднять, но не стал проверять: эти заключенные на такие приказы обычно не обращали внимания, но могли и проявить агрессию, особенно в последние дни. После предъявления обвинения они все сильно изменили свое поведение, и Эндрюс распорядился с ними «не связываться».

Митчем закрыл дверь.

Звук был похож на хруст, точно что-то раздавили. Лей не успел разглядеть лица охранника. С некоторыми из них он неплохо ладил: они приносили ему водку, если он просил. Гилберт про это знал, конечно. Нужно было и сейчас попросить. Лей снова сдавил себе голову. Голова было слишком трезвой. В сущности… он все и всегда решал с трезвой головой.

Он закрыл глаза и как будто уперся лбом в стену. Пока шел лабиринтом, было куда двигаться. Но вот и тупик.

Грета думает, что он не до конца ее понял. Она добилась этого свидания «на минуту», чтобы наконец прямо сказать то, что уже сказала, глазами. Суд.

Приговор и наказание.

Она думает, что это не будет петля; у него ведь есть смягчающие вину обстоятельства. Адвокат тоже убежден.

Оба пребывают в неведении. Как и весь мир.

Грета думает, что знает правду. Всю. Она войну пробыла за границами рейха, как и Гесс. Брат и сестра, оба не ведают, какие тут созрели ягодки. Но им покажут. Все «смягчающие обстоятельства» не прикроют и уголка того, что будет вывернуто.

Но они правы. Его ждет даже не петля. Его ждет… мешок из-под дерьма, надетый на голову и удавка. На глазах у детей. Сначала дерьмо накидают лопатами, размажут на нем, потом наденут опустевший мешок, затянут на горле, чтоб хрустнуло, и снова позовут детей: глядеть.

Был один выход: увезти ее и двойняшек. За океаном впечатления будут иными… Газетам она не верит… А ведь он до последнего… до этого часа верил, что она все-таки согласится бежать с ним! Надеялся. Если бы не это «свидание», он бы надеялся до сих пор.

Лей поднял одеяло с пола и снова закутался. Его начало так знобить, что застучали зубы. Черная стена тупика давила в лоб. Ее не пробить. Маргарита не изменится. «Коммунистка», – сказал о ней кто-то. Мечтает о справедливости, о благе для всех! Всем – благо, а ему – вонючая петля!

Опять бросило в жар, и он содрал с себя одеяло. Можно… можно еще попятиться; какое-то время пошататься по лабиринту. Но без Маргариты для него выхода нет! Вместе их бы вывели. Та же Джессика в лепешку расшиблась бы для любимой подружки! У нее через отца прямой выход на Трумэна, на Генри Форда… На всех, кто теперь решает. Маргарита – гарантия. И она не идиотка, чтобы не понимать: без нее и детей он всего лишь устаревший шифр, который американцы расщелкают, как орешек, а скорлупу спустят в унитаз…

Ему было так жарко, что он взял полотенце, висевшее на спинке кровати, вытер им шею и лицо. Накануне три дня не подавали воду на верхние этажи, и ему приносили умываться в камеру, а полотенце оставили, забыли. Оно было узкое, длинное, прочное. Чистое.

«Не-ет, я слишком хочу жить, – улыбнулся себе Лей, – я держусь за жизнь слишком цепко, меня не отодрать. Я себя зна-аю».

Он подумал, что хорошо бы умыться холодной водой. Сразу полегчает.

Еще посидев, он обвел глазами камеру, миновав Библию, остановил взгляд на фотографии двойняшек, стоящей на столе. Маргарита передала ему это фото – почему-то без себя.

Он постучал в дверь, сказал охраннику, что хочет умыться, чтобы его отвели, и взял с собой полотенце.

Умывальная была узкой и тусклой. Он умылся, засучив рукава, вымыл руки до плеч, плеснул на грудь. Слегка вытерся. Стало легко. Тело как будто раздвоилось: один выполз из другого, приподнялся, распрямился. В прежние годы этот раскол пугал его, теперь принес облегчение.

Одна часть еще суетилась; другая, омытая, холодно взирала на нее. У этой, другой, сразу появились руки, и они, скрутив полотенце, сильно растянули его, пробуя на прочность. Потом она открыла глаза и поискала ими. Нашла. Идущую в потолок трубу, изогнутую «коленом». У нее уже был и разум, подсказавший: поторопись. Была и воля, чтобы надеть на шею петлю, выдохнуть… Она не могла забрать себе только сердца, и оно гудело в первой половине, как колокол в пустоте.

«Будьте вы все прокляты».

Сержант Митчем поднял тревогу, в 5 часов 40 минут утра. Митчема насторожило чересчур затянувшееся умывание обвиняемого.

Первым на