Каждому свое - Елена Евгеньевна Съянова

Врачи провозились с ним полчаса. Сердце еще сокращалось, но судороги прекратились. И все же в иные минуты казалось, что грудь вот-вот поднимется и откроются глаза.

Глаза открылись, но взгляда в них не было.

Врачи наконец отняли от тела руки и встали. Их было трое, во главе с Симпсоном; со всех градом лил пот.

– Всё? – спросил Эндрюс.

– Всё, – ответил Симпсон.

Эндрюс посмотрел на часы. Шесть часов, пятнадцать минут. 25 октября 1945 года.

– Прикажите перенести тело в госпиталь, – сказал Симпсон.

Эндрюс кивнул. Над этим заключенным его власти больше не было.

Тело положили на носилки, накрыли простыней: Эндрюс распорядился принести чистую.

Когда проносили через тюремный двор, жесткая от крахмала ткань съехала с лица, обнажив глаза, широко открытые. Симпсон, сопровождавший носилки, заглянул в них и поправил простыню. Он вдруг вспомнил, что должен был присутствовать при свидании Лея с женой в половине девятого. «Вот несчастная женщина, – подумал он, – брат сумасшедший, муж повесился».

Разбирая вместе с сотрудниками Даллеса бумаги Лея, Гилберт два листа незаметно спрятал в карман.

В девятом часу он вышел к воротам тюрьмы, чтобы встретить Маргариту, пришедшую на свидание с мужем. Он сразу увидел ее у решетки. Две дочери и сын Лея стояли поодаль и глядели на него.

Она не глядела. Она стояла, прижавшись виском к железному пруту; глаза были опущены.

«Кто мог ей сказать?!» – поразился Гилберт, понимая, что никто не мог, потому что он первым вышел с этим известием из ворот крепости.

Но она знала.

Она так и не подняла глаз, пока он вел ее к отдельно стоящему зданию тюремного госпиталя, а затем – вверх по лестнице, к палате, в которой лежал Лей.

Они шли мимо постов, охраняющих входы, мимо офицеров, сидящих в коридоре, мимо стоящих у палаты врачей…

Ей позволили войти одной.

– Только на минуту, фрау, – напомнил Симпсон.

Он оставил полуоткрытой дверь.

Она вошла и села у кровати, немного нагнувшись к телу мужа.

Прошла минута, которую ей дали для свидания с живым. О времени на прощание с покойным инструкций никто не дал.

Симпсон еще притворил дверь, оставив совсем узкую щелку. В нее никому не хотелось заглядывать. Вдова сидела, поглаживая рукой лоб и виски мужа, его плечи и грудь, наполовину прикрытые простыней. Только нагибалась все ниже.

Симпсон плотно закрыл в палату дверь. «Красивая женщина, – подумал он, мысленно окинув взглядом лицо и фигуру Маргариты. – И держится хорошо, а видно: любила. Жаль ее, и… досада берет. Отчего такие красавицы, нежные, страстные, любят негодяев?! А еще… сомневаться начинаешь: таким ли негодяем был покойный, если решился… освободить ее от себя?!»

Так, впервые увидев Маргариту, доктор Симпсон поверил именно в эту версию самоубийства Роберта Лея и придерживался ее все последующие годы.

Этого дня они не запомнили. Его и не было для них – одна растянувшаяся боль под цвет серого утра, тускло-стального дня, сиреневых сумерек и черноты с точками звезд на очистившемся от туч небе.

В доме, глядящем окнами на тюрьму, они собрались вместе: Эльза с Буцем, Джессика, Эмма с дочерью Эддой, Элен, Генрих и Анна – они невольно жались друг к другу, словно все были одной семьей.

Маргариты с ними не было. Держалась она с обычною сдержанностью, выглядела спокойной и как будто слегка пьяной. «Я опоздала», – были единственные слова, которые она произнесла за весь этот день.

А совсем уже поздно, ночью, она вдруг спросила Эльзу:

– Ты возьмешь детей?

Эльза убирала со стола после ужина (или обеда), который дети весь день не могли съесть. Маргарита подошла сзади и встала почти вплотную за ее спиной. Эльза оказалась не готова и внутренне заметалась. Но, собравшись, повернулась и посмотрела в глаза Греты, в которых не было взгляда.

– Ты возьмешь детей? – повторила Маргарита. – Ты обещала.

– Да… но… Если бы ты уехала… – Эльза снова металась между слов.

– Я уеду… с ним.

Чуть запнулась, только чуть. Но Эльза перевела дыхание.

– Я сделаю, как ты скажешь, родная. Как лучше для тебя. Но ведь не теперь еще, не сразу?

– Не теперь. Я еще должна… Мне, может быть, отдадут его вещи. Я завтра пойду туда.

Она прошлась по комнате, посмотрела на стенные часы.

– Сегодня… уже сегодня.

Она снова медленно прошлась, пошатываясь; подняв глаза, оглядела все над головой. Глубоко вздохнув, еще сильнее запрокинула голову; глаза скользили по потолку, стенам, двери, лицу Эльзы…

Наутро Грета двигалась уверенно, спокойно говорила. Она несколько раз ходила в тюрьму, но возвращалась с пустыми руками.

Страшней всего было то, что она как будто сторонилась двойняшек.

Не детей вообще: Буц и Эдда постоянно попадались ей, подсовывая под ее руки свои белокурые головки, – а только своих.

Анна, более крепкая, занимала себя делами. Генрих, унаследовавший абсолютный слух отца и его волю, весь окаменел изнутри и состарился. Он строго руководил всеми, указывал даже Эмме Геринг, и она, сдерживая рыдание, поспешно, суетливо подчинялась.

Это становилось непереносимо. Когда Грета снова ушла в тюрьму, Элен, собрав в спальне Эльзу, Эмму и Джессику, сказала:

– Нужно что-то делать.

Об этом думали все. Но слова девочки стали сигналом.

– Может быть, поговорить с тем офицером, психологом, что был у вас, – предложила Эльза.

– С Гилбертом? – вспомнила Элен.

– Да. Он чаще других видел Роберта.

– А что он может предложить? – заметила Эмма.

– Неважно. Я поговорю, – кивнула Джессика. – Что бы он ни предложил – все равно. Он тот, кто ей сейчас нужен.

Джессике даже ничего не пришлось объяснять Гилберту. Джон сам искал встречи с ней.

Джессика Редсдейл была «небожительницей»; но ни она, ни все сильные мира сего не смогли бы сделать того, что должен был сделать он, обыкновенный капитан и врач, последний глядевший в глаза человеку, вокруг которого и после смерти продолжала вращаться Вселенная.

Вечером 26 октября Нюрнбергскому трибуналу было официально объявлено о смерти обвиняемого, числившегося в списке под номером четыре, Роберта Лея. Протокол судебно-медицинской экспертизы зафиксировал «смерть в результате удушения».

Подозрительные англичане сутки буквально не выпускали из рук тело Лея. Все успокоились только после вскрытия.

Утром, 27 октября, Маргарите наконец выдали кое-что из вещей мужа, однако не вернули ни книг, ни писем, ни фотографий. Это был повод для нее снова и снова приходить к тюрьме.

Там, возле запертых ворот, было то единственное место, где она могла сейчас отдохнуть.

Она отдыхала от боли, рвущей ей грудь. Потом, сильно сжавшись, выскальзывала из себя и, легко пройдя между стальными прутьями ограды,