Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли

очередь обращаясь к австрийским монархам: братьям Иосифу II и Леопольду II, племяннику Францу II, а также их канцлеру Кауницу, ранее служившему императрице Марии-Терезии. Но она пишет и королю Швеции Густаву III, королеве Испании Марии-Луизе и российский царице Екатерине II. На страницах своих писем эта женщина составляет планы и вырабатывает стратегии. Она плетет заговоры и предает национальные интересы, убеждая короля позволить ей сообщить иностранным державам планы сражений французской армии. Она учится шифровать свои письма и пользоваться симпатическими чернилами. Эта лихорадочная переписка ясно свидетельствует о важности стоящей перед королевой задачи – она должна опередить Революцию, пока та окончательно не сгубила французскую монархию, и не дать этому пожару захватить всю Европу. Мария-Антуанетта сражается с Революцией, снова и снова берясь за перо, до полного изнеможения.

Чаще всего она пишет шведскому графу Акселю де Ферзену и бывшему австрийскому послу во Франции Мерси-Аржанто. Ее письма им обычно длинны и подробны, а сухая деловитость их тона отражает остроту политической ситуации непосредственно после революционных событий, как, например, 5 и 6 октября 1789 года[70] или 20 июня 1792-го, когда королеву на протяжении нескольких часов осыпают угрозами, оскорбляют и унижают. Перед лицом вооруженной и охваченной ненавистью толпы Мария-Антуанетта всегда предстает смелой, спокойной и исполненной достоинства. Как только страх проходит, ее охватывает холодный гнев, который помогает изобретать оборонительные стратегии. Ферзену она особенно настойчиво твердит о том, сколь необходимо наладить контакты с монархами и финансистами. Он должен убедить Европу в том, что королевской семье грозит смертельная опасность, и добиваться от иностранных держав не только военной интервенции, но и денег, больших денег, – без них с Революцией не справиться. В этих письмах Мария-Антуанетта подготавливает спасение монархии и, косвенно, своей собственной жизни, однако она пишет Ферзену и короткие шифрованные записки, позже серьезно пострадавшие от рук его потомков[71]. В них она обращается с ним по-дружески и даже с нежностью. Но что бы королева ни писала шведскому графу, это единственный человек, к которому она испытывает полное доверие – а может быть, и нечто большее.

Письма Марии-Антуанетты показывают, какой неусыпной заботой и вниманием она окружает своих детей как до Революции, так и во время нее, как волнуется за их здоровье и благополучие, как напряженно размышляет о том, какое образование подошло бы к высокому положению и личным склонностям каждого из них. Эти письма написаны волевой, вдумчивой, энергичной женщиной, которая при этом еще и находится в самом опасном положении. Откуда бы ей теперь ни приходилось писать – из роскошного Версаля, дворца Тюильри, замка Тампль или тюрьмы Консьержери, Мария-Антуанетта совершенно не похожа на молодую особу, которая когда-то получала бесконечные нагоняи от своей венценосной матери. Она уже не та вертихвостка, которая долгое время вела себя словно любовница короля, а не его законная супруга.

Письма, написанные рукой этой женщины (всего их около 400), поневоле наводят на мысль о скоротечности и хрупкости человеческого существования. Сколько бы писем ни составила Мария-Антуанетта в своем стремлении выжить, какую бы невиданную энергию ни проявила в попытке спастись из водоворота Революции, все было напрасно. Да и как чернила и бумага могли бы защитить ее от такой политической бури? Тем не менее спустя столько времени, когда уже можно судить об этой исторической фигуре беспристрастно, не следует ли рассматривать ее письма как пример поразительной воли к жизни?

Утром 15 августа 1785 года, в день Успения Божией Матери, над Зеркальной галереей Версальского дворца разражается гром среди ясного неба. Когда главный раздатчик королевской милостыни кардинал де Роган в полном облачении направляется в Палатинскую капеллу, чтобы отслужить торжественную мессу, его арестовывают на глазах у придворных. Приказ об аресте отдает министр Бретейль, ведь несколькими минутами ранее Людовик XVI подписывает «летр де каше», обрекшее кардинала на немедленное тюремное заключение. Роковому предписанию, в свою очередь, предшествует чрезвычайное совещание в Кабинете Совета [зале для совещаний с министрами], на котором присутствуют король, Мария-Антуанетта, барон Бретейль, хранитель печатей Миромениль и сам кардинал, вышедший оттуда мертвенно-бледным. Ему сообщают, что он обвиняется в мошенничестве, подделке документов и оскорблении величества[72]. Это первый акт крупнейшего судебно-политического разбирательства XVIII века, известного нам как «дело об ожерелье». В последующие недели и месяцы французское общество проникнется страстным интересом к этой афере и к тем, кто был в ней замешан, в частности к ее главной вдохновительнице, знаменитой госпоже де Ламотт. Ее в конце концов признают виновной и клеймят как воровку в тюрьме Консьержери, Рогану же вынесут оправдательный приговор. Это оправдание, которое в обществе встретят ликованием, нанесет сокрушительный удар по престижу королевы. Дело даже не в том, что она испытывает глубочайшую личную антипатию к этому человеку, который некогда скверно исполнял обязанности французского посла в Вене. Это бросает тень на королеву, его обвинительницу. И последствия судебного процесса будут драматичны. В 1790 году Гёте напишет: «Интриги такого рода сокрушают королевское достоинство. Разве за историей с ожерельем не последовала революция? Она явилась ее основанием». В нижеследующем письме Мария-Антуанетта излагает обстоятельства этого дела своему брату императору Иосифу II.

22 августа 1785 года

Любезный брат мой, вам, должно быть, уже известно о катастрофе кардинала де Рогана. Я решила воспользоваться письмом господина де Верженна, чтобы вкратце рассказать вам об этих событиях. Кардинал признал, что приобрел от моего имени бриллиантовое ожерелье стоимостью 1 600 000 ливров, доверившись подписи, которую он счел моей. Он утверждает, что его обманула госпожа Валуа де Ламотт [sic!]. Эта интриганка самого низкого сорта не имеет никакого отношения ко двору и никогда не была ко мне допущена. Она уже два дня как находится в Бастилии и, хотя на первом допросе признала, что между нею и кардиналом существует весьма тесная связь, категорически отрицает свое участие в продаже ожерелья. Надобно отметить, что соглашение о продаже написано рукой кардинала. Рядом с каждым из пунктов стоит слово «одобрено», написанное другим почерком – тем же, что и подпись «Мария-Антуанетта Французская» внизу. Предполагают, что подпись поставила упомянутая Валуа де Ламотт – ее сравнили с письмами, о которых точно известно, что они писаны ее рукой. Мой почерк, с которым эта подпись не имеет ни малейшего сходства, даже не потрудились подделать, а кроме того, я никогда не подписывалась словом «Французская». Это престранная выдумка, и у нас тут [при дворе] все изумляются, как можно было себе вообразить, будто я могла бы дать кардиналу какое-то тайное поручение.

Между королем и мной все было согласовано. Министры