Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли

с какой твердостью и мужеством люди, к коим я обращаюсь, поддержали монархию. Эта твердость заставляет меня больше доверять им и в других вопросах; но я бы очень желала, чтобы они чаще писали ко мне, а еще лучше – сами излагали мне свои соображения. Ведь я ни с кем не вижусь и не имею возможности видеться, ни от кого не получаю известий, а пишу и того меньше; мне приходится узнавать новости лишь из публичных листков. По ним невозможно ни составить себе справедливого понятия о произошедшем, ни тем более судить о нем. Единственное, о чем я могу говорить с некоторым знанием дела, – это задача, которую предстоит выполнить в отношении братьев короля [графов Прованского и д’Артуа, возглавивших контрреволюцию]. Так, я считаю, что если к ним еще намереваются послать [депутацию], времени терять нельзя. Про задуманное стало известно в обществе, и велика вероятность того, что угодники, которые под этим предлогом будут искать личных выгод, и люди, которым нежелание принцев вернуться еще может внушать слабые надежды на иной порядок вещей, собравшись воедино, не преминут первыми обратиться к ним, чтобы воздвигнуть препятствия на пути переговоров, которые желают с ними вести от нашего имени. Вот отчего я пришла в негодование, увидев, что господин Мюге [депутат] в своем докладе [о бегстве короля] напрямую заявляет, что отечество желает возвращения принцев и эмигрантов. В этих словах не было никакой необходимости, и послужат они лишь к тому, чтобы принцы стали еще больше упрямиться, когда к ним обратятся от нашего лица, ибо за две недели наперед им будет известно, что это мнение и желание объединенных комитетов. Господин Барнав в своей речи сумел выразить то же самое с присущим ему умом и гораздо большей тонкостью, поскольку он связывает внутреннее спокойствие королевства с окончанием всех его несчастий. Этого должно быть достаточно, чтобы вселить в эмигрантов желание вернуться, но их также нужно заверить в том, что ни им, ни их семьям не будет грозить опасность. Я говорю сейчас обо всех эмигрантах вообще, потому что братья короля никогда не стали бы помышлять только о себе самих. Я полагаю, что в этом могу ручаться за них. Но, конечно же, нужно будет договориться с ними об условиях возвращения и, прежде всего, постараться предложить им такие условия, которые они могли бы принять. Я не буду углубляться в этот вопрос, ибо не знаю, что именно желают от них услышать, но считаю, что надобно торопиться, если на эти переговоры возлагаются какие-то надежды.

Прежде чем проститься с вами, повторю, что мне очень хотелось бы получить некоторую пищу для размышлений, как о событиях дня сегодняшнего, так и о еще более важных событиях дня грядущего; в своем уединении я всегда буду отвечать вам лишь то, что подсказывает мне не глубокое знание дел, но огромное желание общего блага, с которым связано и наше собственное благополучие.

20 апреля 1792 года Людовик XVI от имени французского народа объявляет войну Францу II, королю Богемии и Венгрии, который еще не был коронован императором (его отец Леопольд II умер 1 марта). Король ведет двойную игру: поскольку французские войска полностью дезорганизованы, он рассчитывает на то, что коалиция крупнейших монархических держав подавит Революцию и ему вернется вся полнота его власти. В Собрании война вызывает ожесточенные споры. Жирондисты верят, что она заставит короля сбросить маску и показать всей Франции свое истинное лицо, а кроме того, даст народам соседних монархий возможность совершить свою собственную революцию. По мнению монтаньяров, возглавляемых Робеспьером, вступление в войну – это неоправданный риск, который может обернуться полным уничтожением революционной Франции. В июле Пруссия вступит в войну на стороне Австрии; Англия же до февраля 1793 года будет сохранять нейтралитет. В этот момент никто не мог себе вообразить, что последующие 25 лет, вплоть до окончательного падения Наполеона в июне 1815 года, Европа будет почти непрерывно пребывать в состоянии военного противостояния.

В нижеследующем письме Мерси-Аржанто Мария-Антуанетта одобряет объявление войны – она сделала все, чтобы склонить к ней короля, – и показывает, как хорошо ей известны все эти закулисные игры.

30 апреля 1792 года

Война объявлена. Венский двор должен постараться как можно явственнее отдалиться от эмигрантов и объявить об этом в своем манифесте; вместе с тем мы полагаем, что он мог бы воспользоваться своим влиянием на них, чтобы умерить их притязания, вразумить их и, наконец, убедить примкнуть ко всем тем, кто поддерживает короля. Нетрудно представить себе, какие идеи должны лечь в основу Венского манифеста, но при этом надобно призвать всю вселенную в свидетели намерений этой державы, ее усилий по сохранению мира, ее постоянной готовности все еще обойтись без кровопролития, ее нежелания поддерживать чьи-то частные притязания или отдельных лиц, которые выступают против всей нации. Однако не следует слишком много говорить о короле, чтобы не дать почувствовать, что двор поддерживает и желает защитить именно его. Подобные речи могли бы поставить короля в неудобное положение и скомпрометировать его, поэтому, чтобы отвести от себя подозрения в сговоре с племянником [австрийским императором Францем II], он был бы вынужден высказываться резче, чем желал бы, тем самым унижая себя или производя ложное впечатление на общественное мнение. Говорить следует не о нем, а о нации, подчеркивая, что Вена никогда не имела желания воевать с ним.

Не менее важное соображение заключается в том, чтобы не создать впечатления, будто Австрия прежде всего желает вмешаться во внутренние дела французов или даже примирить их между собою. Добрым намерениям [императора] Леопольда уже пытались помешать, распространив слух о том, будто он хочет привести все наши партии к мирному соглашению. Несомненно, очень желательно, чтобы курс, который изберет венский двор, привел французскую нацию именно к этому, но сей замысел до́лжно как следует спрятать, ибо стоит только ему обнаружиться, как его исполнение сразу же станет невозможным. Французы никогда не допустят иностранного вмешательства в свои политические дела, и национальная гордость настолько неотделима от этого убеждения, что король должен вести себя так же, коль скоро желает вернуть себе королевство. Нынешние министры [жирондисты Грав, Дюмурье, Клавьер и Ролан] сверх того рассчитывают на возмущение, которое должно охватить соседние народы, на дезертирство иностранных войск и на возможность отвратить Пруссию от союза с другими державами, и на это тратятся миллионы. Наконец, в Вену отправили некоего господина Мезона с посланием от лица кабинета министров [официальным сообщением об объявлении войны] под предлогом того, чтобы отозвать оттуда господина де Ноайля.