Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

В промежутки мира он осуждал риторов и риторику, но стал самым сильным оратором своего времени. Римляне внимали ему и нехотя и зачарованно, потому что никто прежде не говорил перед ними с такой очевидной честностью и жалящим остроумием; хлесткость его языка могла поразить любого из присутствующих, но как сладко было видеть, что ее мишенью становится твой сосед. Катон отважно сражался с коррупцией, и дни, в которые он не нажил себе новых врагов, были редкостью. Немногие любили его, потому что римлян смущали его лицо, усеянное шрамами, и ярко-рыжие волосы; его крупные зубы пугали их, аскетизм заставлял их стыдиться самих себя, трудолюбие оставляло их далеко позади, зеленые глаза проницали сквозь их слова, обнаруживая за ними эгоизм и себялюбие. Сорок четыре раза враги из патрициата пытались сокрушить его, выдвигая против него публичные обвинения; сорок четыре раза его спасали голоса фермеров, которым были так же противны продажность и необузданные наслаждения, как и ему{224}. Когда их голоса доставили ему должность цензора, содрогнулся весь Рим. Он привел в исполнение те угрозы, благодаря которым выиграл предвыборную кампанию: он установил высокие налоги на предметы роскоши, оштрафовал одного из сенаторов за расточительство, исключил из сената шесть его членов, которые, как оказалось, попали туда незаконно. Он изгнал Манилия за то, что тот поцеловал жену при людях; что касается его самого, заявил он, то он обнимал свою жену только тогда, когда раздавались раскаты грома, хотя он и не может отрицать, что не был доволен бурей. Он закончил постройку городской дренажной системы, обрезал трубы, которые скрытно отводили воду из общественных акведуков, или водопроводов, заставил домовладельцев разрушить незаконные пристройки, которые вторгались на общественные дороги, понизил плату, выделявшуюся государством, за проведение общественных работ и до того запугал сборщиков налогов, что вынудил их большую долю выручки отдавать в государственную казну{225}. После пяти лет героической борьбы против человеческой природы он оставил свой пост, сделал удачные капиталовложения, обеспечил свою теперь уже огромную усадьбу необходимым количеством рабов, стал ссужать деньги под немыслимые проценты, по дешевке покупал рабов, которых после обучения какому-нибудь ремеслу продавал за большие деньги, и настолько разбогател, что мог позволить себе заняться писанием книг — занятием, которое презирал.

Катон был первым великим прозаиком, писавшим на латыни. Начал он с того, что обнародовал свои речи. Затем он выпустил учебник по ораторскому искусству, в котором выдвинул требование суровости, присущей римскому стилю, взамен исократовского гладкописания риторов и задал тему, которую позднее будет обсуждать Квинтилиан, определив оратора как «доброго человека, искушенного в речах» (vir bonus, dicendi peritus){226}; но разве найдется другое сочетание, столь же редкое, как это? Он изложил свой фермерский опыт, сделав его тем самым полезным для будущих поколений. Трактат «О сельском хозяйстве» (De agri cultura) — единственный памятник Катонова стиля и древнейшей прозаической латыни, который пощадило время. Он написан простым и строгим слогом, энергично сжатым; Катон не тратит слов даром и редко снисходит до того, чтобы воспользоваться услугами союза. Он дает в этой книге подробные советы, как следует покупать и продавать рабов (старые рабы должны быть проданы до того, как станут обузой для хозяина), сдавать землю внаем арендаторам; его наставления касаются виноградарства и лесоводства, управления челядью и домашнего производства, приготовления цемента и стряпанья лакомств, лечения запоров и поноса, исцеления от змеиного укуса посредством свиного навоза, наконец, приношения жертвы богам. Задав себе вопрос, как разумнее всего использовать сельские земли, он отвечает: «Прибыльным разведением скота». А что лишь немногим уступает скотоводству? «Разведение скота, приносящее умеренную прибыль». А вслед за этим? «Крайне малоприбыльное разведение скота». Ну а потом? «Землепашество». Благодаря аргументам такого рода, Италия становилась страной латифундий.

Самой важной из его книг были, вероятно, потерянные для нас Origines («Начала»), смелая попытка рассмотреть вопросы, касающиеся древностей, этнологии, установлений и истории Италии от самых истоков вплоть до года смерти Катона. Наши сведения об этом труде практически ограничиваются сообщением о том, что автор, стремясь досадить аристократии со всеми ее навязчивыми рассказами о доблести своих предков, не назвал по имени ни одного из полководцев, сражавшихся против Пирра, но прославил одного из слонов, отличившегося в этой войне, указав его кличку{227}. Катон рассчитывал, что это произведение вместе с его работами, посвященными ораторскому искусству, сельскому хозяйству, улучшению санитарных условий, военной науке и праву, образуют энциклопедию, по которой будет учиться его сын. Написав эти книги на латыни, он надеялся предложить достойную замену тем греческим пособиям, которые, по его мнению, наносили вред умам римского юношества. Хотя он и сам изучал греческий, складывается ощущение, что он искренне верил в то, будто греческие литература и философия способны столь быстро посеять в молодых римлянах недоверие к старинным отечественным религиозным воззрениям, что их нравственность сделается легкой добычей инстинктов стяжательства, неуживчивости и секса. Как и Ницше, он видел источник всех бед в Сократе; эта болтливая старая повитуха, думал Катон, заслужила быть отравленной за подрыв афинской нравственности и афинских законов{228}. Его раздражали даже греческие врачи; он предпочитал пользоваться старинными доморощенными средствами и не доверял всегда готовым предложить свои услуги хирургам.

Греки (писал он сыну) — это неподатливое и беспокойное племя. Поверь моему слову, что стоит этому народу наградить Рим своей литературой, и она разрушит здесь все до основания… И это произойдет еще раньше, если он пошлет сюда своих врачей. Они сговорились уничтожить всех «варваров»… Я запрещаю тебе иметь дело с врачами{229}.

С таким мировоззрением он был, естественно, прямым противником кружка Сципионов, участники которого полагали, что распространение греческой литературы в Риме должно послужить той закваской, которая позволит латинской литературе и римскому, духу подняться в полном величии. Катон приложил руку к преследованию Сципиона Африканского и его брата; законы против растратчиков государственных средств должны исполняться, считал он, невзирая на лица. По отношению к зарубежным странам он, за одним исключением, проповедовал политику, основывающуюся на справедливости и невмешательстве. Презирая греков, он уважал Грецию. Когда империалистические грабители в сенате выступили за объявление войны богатому Родосу, он произнес решительную речь, призывая сенат к примирению. Единственным исключением, как всем известно, был Карфаген. Посланный туда с официальной миссией в 175 г. до н. э., Катон был поражен стремительным возрождением города из руин Ганнибаловой войны, полными плодов садами и виноградниками, богатством, которое стекалось сюда благодаря