Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович

Хоть стервами зову всех баб!

В пути завшивел, отощал,

И сам себя бы не узнал!

И от былой моей красы

Остались лишь одни усы!

При очередном посещении генерала мы, не называя автора, конечно, сказали ему о появлении «оперетки», а Карпов не удержался добавить: «Там есть и про Вас, Ваше Превосходительство!» Генерал заинтересовался и просил прочесть ему. Я стал читать вслух. Генерал слушал с удовольствием и подавал реплики. Например, при строках, посвященных ген[ерал]-лейт[енанту] Ронжину: «Вдали докладов, шума, споров, Растил свой зад и спал, как боров!..» – наш генерал отозвался очень похвально: «Так ему, с… сыну и надо!» и т. д.»

Читая, я, понятно, пропустил строки, посвященные именно генералу, но так как Карпов не удержался раньше сказать, что «там есть и о нем», то генерал спросил меня: «А где же обо мне?» «Ваше Превосходительство, – ответил я. – Я думаю, что лучше их не читать!» и передал текст Карпову для возвращения автору (он его получил от Филиппова).

Тут генерал «воспрянул львом свирепым» и прыгнул на Карпова, стараясь выхватить у него рукопись из рук. Карпов пустился в бег вокруг стола, а генерал за ним. Они сделали два-три тура, пока Карпов не догадался остановиться и подать рукопись генералу.

Найдя в ней свое имя, генерал стал читать молча, делая вслух свои замечания:… «Геморрой… Нет у меня и никогда не было! Егорий… Как “не красуется”, когда он есть?..» и делать добавления, которые перед тем относились к Ронжину и прочим, но теперь адресуя их автору. «Ваше Превосходительство, – сказал я. – Вы можете быть совершенно уверенным, что мы трое не имеем никакого отношения к составлению этого произведения!» Генерал, кажется, поверил. Мы разошлись.

Насчет «докладов, шума, споров» Филиппов тоже покривил душой: их не было, кроме одного, которое сделал полковник Волков на основании того, что ему сообщил генерал-лейтенант Щербачев, бывший «Поглавкорум» («Помощник Августейшего Главнокомандующего Румынским Фронтом) в Великой войне (впоследствии переименованной в «1-ю мировую»), а теперь – представитель Деникина в Румынии. Новости были неожиданно оптимистическими: занят Крым, с часу на час ожидается взятие Харькова и т. д. – в точности не помню.

Я был удивлен до чрезвычайности! Откуда такая прыть после неподвижного сидения на месте в области Ростова-на-Дону? Ведь не могла же армия ген[ерала] Деникина так размножиться, чтобы возыметь надежду взять Москву! Взять теперь, когда своим упрямством он потерял уже полтора года! Во всяком случае, такое продвижение доставило нам известную радость. Иначе ведь и быть не могло: нас должны были отвезти на Кавказ! Конечно, было бы очень приятно встретиться с родителями и сестрами в Кисловодске. Но вопрос еще – попаду ли я туда?

Отплытие наше затягивалось. Настал июль. С холмов, на которых мы жили, было видно море камышей, покрывавших все острова в гирлах Дуная – прямо море камышей! За ними в дымке виднелся бессарабский берег и знаменитый Измаил. Как мы слышали теперь, бригада Тимановского в камышах не сидела, от голода, тифа и лихорадок не погибала, но была в той же самой Тульче, где мы сидели теперь сами. Но где теперь эта бригада – мы не знали[133].

По вечерам под нашим окошком, выходившим в палисадник, при наступившем полнолунии, среди роз и винограда, собирались котики и пели свои серенады. Котики, по-видимому, обладают эстетическим чувством! Но как певцы они не Шаляпины, не Собиновы и даже не соловьи! Все-таки они гораздо лучше, чем теперешние «Битли», «Гиппи» [так в тексте] и прочие, которые приводят в восторг несовершеннолетних девиц английского племени и подражающих им потомков эмигрантов. Я их слушал не без удовольствия, и спать они ни мне, ни Карпову не мешали.

Наконец, за нами пришел транспорт «Виолетта[134]», захваченный у турок в Великой войне. Не помню, где мы грузились: не то – в Галаце, не то – Тульче. Помню только, что погрузку очень задержал какой-то чрезвычайно старый капитан с женой и дочерью с «16-ю сундуками» (как впоследствии прибывали в Австралию эмигранты из Харбина) и даже с роялем. Сперва мы долго ожидали прибытия этого багажа, а когда он, наконец, прибыл, не менее долго его грузили. Это была «авральная» работа, по приказанию начальника транспорта, которым был полковник Мамонтов со знаком археологического института.

Подозреваю, что это был тот самый Мамонтов, который в мирное время был сотрудником «Русского инвалида» и писал очень гладко – это все, что помню из его статей. Он был тогда штабс-капитаном, слишком молодым для писателя по военным вопросам. Потом, в конце войны, командовал полком в чехословацком легионе. Во время свержения Керенского Т[омаш] Г[арриг] Масарик производил инспекцию легиона и отрешил его от командования, но фактов за что, он в своих воспоминаниях (которые я читал впоследствии в Чехословакии) не упомянул. Таким образом, на «Виолетте» было, по крайней мере, три бывших чехословака и один будущий[135]!

Я, понятно, постарался увернуться от участия в погрузке, но на законном основании: попросил Мамонтова меня освободить. Мамонтов посмотрел на меня и сказал: «Вы, вероятно, только что перенесли тиф?» – такой у меня был вид! «В этом роде», – ответил я, не желая пускаться в подробности своих мытарств. Разрешение было получено.

Трюм «Виолетты» был завален отчасти военным материалом, остававшимся до сих пор в Румынии, отчасти – всяким ломом, которым Добрармия торговала в Константинополе для получения иностранной валюты. Свободным было только одно небольшое помещение, в котором поместились наиболее влиятельные люди и часть семейных. Прочие должны были остаться на верхней палубе.

Нам сообщили, что провиант получен на 2 дня, вода – на 3, а в пути мы будем 5 дней! Главное неудобство, однако, заключалось в том, что мы остались без уборной. Корабль был транспортный, т. е. с минимальным количеством чинов экипажа. В соответствии с этим и число уборных было минимальное и было предоставлено дамам, а мужчины остались без них.

В большинстве случаев можно было подойти к борту и изобразить собой человека, любующегося окрестностями, но винных изобразить это было невозможно! Кто-то раздобыл рогожи и развесил их на перилах вдоль борта. Нужно было перешагивать через перила и повисать над бездной. Однако порывы ветра взвивали эти рогожи вверх, и тогда дамам на палубе открывался совершенно нежелательный вид! Естественно, что большинство пассажиров ждало ночи.

Из-за возни с багажом старого капитана (а может быть, и еще по каким-либо причинам), наш отход сильно задержался, и было ясно, что сегодня мы в море не выйдем, а будем ночевать где-нибудь на Дунае. Перед его