Голоса из окон: Петербург. Истории о выдающихся людях и домах, в которых они жили - Екатерина Вячеславовна Кубрякова

Доходный дом графини Толстой (1900, Хренов)

Потемкинская ул., 11 / Фурштатская ул., 47–49

«В мои два года она подарила мне концертный рояль, стоявший в великолепной гостиной Людовика ХV. В три года – бриллианты, которых я не увидела, так как моя мать их вскоре прожила. Но когда мне исполнилось четыре, в 1905 году, бабушка Прасковья Петровна умерла.

Я хорошо помню эту маленькую древнюю старушку, с букольками на совсем седой, белой головке, к которой меня приводили по утрам, когда она у себя в спальне, в пеньюаре, окруженная приживалками, как Пиковая Дама, пила кофе из большой фарфоровой чашки. Помню ее большую квартиру на Потемкинской улице, напротив Таврического сада, холодный мрамор подоконников, большие зеркальные стекла окон, сверкающий блеском паркет. Помню гостиную, золоченую, с гобеленовыми подушками мебель, и гобелены на стенах. Столовую с огромным обеденным столом, под которым, на ковре, постоянно лежал сенбернар, – я очень любила лежать с ним в обнимку – и нашу детскую, где спали три девочки: моя старшая сестра, средняя и я, младшая.

По воскресеньям за ширмой помещался брат Митя, приходивший в отпуск из кадетского корпуса. Помню гувернантку, которую держала для нас Прасковья Петровна. Она была русская, но французский язык знала безупречно и дала нам правильное произношение.

Потемкинская улица, 11 / Фурштатская улица, 47–49

Шла Русско-японская война, нарастали события революции 1905 года, а за зеркальными окнами квартиры Прасковья Петровна Жандр жила, скорее, в XIX веке, чем в ХХ.

Днем меня выводили в Таврический сад, на прогулку, вечером, если у Прасковьи Петровны были гости, в гостиную. Нарядную, в белом платьице с бантами на плечах и большим бантом в кудрявых волосах, меня учили приседать и делать реверансы старым дамам, приходившим в гости. В легких башмачках я скользила по блестящему паркету и склонялась чуть не до пола перед каждой гостьей, а старухи рассматривали меня в лорнеты. Изредка одна из них цедила сквозь зубы: „Прелестна, очаровательна, какая милая крошка“. Тогда моя мать краснела от удовольствия, а крестная ласково улыбалась»[175].

В окна этого дома, из квартиры № 11, смотрела в 1900 году на Таврический сад буколическая старушка Прасковья Жандр, встретившая свой девятый десяток под смех четырех малышей, которых она, как крестная, взяла к себе вместе с матерью, попавшей в стесненные обстоятельства из-за болезни мужа, отправленного в сумасшедший дом.

Прасковья Петровна не была аристократкой, как можно предположить из описания ее быта. Она была дочерью прачки, которой еще в 1820-х посчастливилось попасть воспитанницей в дом литераторов Варвары Миклашевич и Андрея Жандра. Так и не женившись, они 20 лет прожили в глубокой платонической любви. Добрая и умная Параша очаровала свою покровительницу и весь дружеский круг Жандров, куда входили Грибоедов и Одоевский, а затем и Пушкин. Варвара была значительно старше Андрея, а Прасковье и вовсе годилась в бабушки. Предчувствуя кончину, она попросила 45-летнего Андрея жениться на бедной 16-летней девушке. Эта история дошла даже до романиста Валентина Пикуля: «Меня скоро не станет, Андрюша, так вот тебе жена будет верная и молодая. Не дури! Осчастливь Парашу и будь сам счастлив с нею»[176]. В этом браке родилось 4 детей, а Прасковья заняла достойное место хозяйки дома, открыв, как и Варвара, литературный салон, и ни в чем не уступая светским дамам своего времени.

В этот дом напротив Таврического сада Прасковья въехала уже старушкой и вдовой. Графиня Надежда Толстая (урожденная Волконская) к 1900 г. владела в Петербурге несколькими доходными домами и, узнав, что хозяйка мелочной лавки продает два участка на углу такого привлекательного места, приобрела их для постройки престижного 5-этажного доходного дома, законченного всего за год и дошедшего до нас почти без изменений. Здесь и поселилась с крестниками, слугами и приживалками 80-летняя Прасковья. Сама хозяйка здания графиня Толстая тоже успела недолго пожить здесь перед эмиграцией в 1917-м, когда дом, как тонущий корабль, спешно оставили все его состоятельные жильцы. Прасковье Жандр посчастливилось прожить долгую жизнь в своем привычном XIX веке и не застать потрясений века XX, когда дом был национализирован, а квартира, где она провела мирную и веселую старость, – поделена на несколько коммуналок.

Список источников

1. Адресная книга города С. – Петербурга на [1892–1902] год / Гор. обществ. упр. под ред. П. О. Яблонского. – Ежегод. изд. – СПб.

2. Б. М. [Модзалевский Б. Л.] Жандр, Андрей Андреевич // Русский биографический словарь: в 25 т. – СПб. – М., 1896–1918.

3. ВПб на 1901.

4. ВПг на 1917.

5. Пикуль В. С. Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры // АСТ, 2010.

6. Рукописные дневники Нины Барсовой предоставлены хранящими их потомками

7. Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. – С. – Петербург: Издание А. С. Суворина, 1887.

Доходный дом Мариинского ведомства (1906, Красовский)

Кирочная ул., 52 / Таврическая ул., 15

«В большой столовой, разделенной аркой под потолок от соседней комнаты, было темно. В нашей семье обедали по-петербургски поздно, в 6 часов вечера. Яркий свет висячей лампы, со звонком, свисающим посередине, освещал только стол, покрытый белоснежной скатертью и красиво сервированный.

В углах столовой темнели большие шкафы, резной буфет, на дверцах которого красиво и выпукло, в гирляндах листьев и цветов, соблазнительно выделились яблоки, груши, сливы, а внизу, у края дверцы, были вырезаны овощи; тяжелые дубовые стулья с кожаным сиденьем; два кресла, одно для бабушки, другое для почетного гостя; стол для закусок, другой стол, ломберный, для игры в карты; тяжелые портьеры, падающие до самого пола – такова была обстановка этой комнаты.

У каждого прибора налево от больших тарелок – глубокой для супа и мелкой, для жаркого, – стояла маленькая тарелочка для хлеба или пирожков. На нее обыкновенно к обеду клали салфетку в кольце. Мое кольцо, с французской буквой „N“ было красивого цвета слоновой кости, и буква горела на нем красной, как кровь, краской.

В столовой висел портрет моей прабабки-цыганки, которую один из моих предков украл из табора за красоту. Живописец нарисовал ее с живыми, полными огня и ума, глазами. Они смотрели на зрителя в упор, и, главное, куда бы ты не уходил от портрета, глаза смотрели прямо на тебя. В раннем детстве я боялась этой женщины, а потом полюбила ее.

Хозяйкой в доме была бабушка Александра Саввишна Постольская, вдова генерала».[177]

Кирочная улица,