Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко

Нежностью и лаской ткала полотно Тенное Горицвета. Закличками, смехом, лошадками деревянными да пальчиками в ягодном соке расшивала его Василиса. Подошёл Кощей однажды к светёлке, где сидели жена с дочерью, заглянул, прислушиваясь:

– …но там, в Солони, древне́й, чем у нас, поверья. Столько их скопилось, что свили они по избам гнёзда, а в гнёздах этих мамки-няньки и поселились. Только скрытные они, не увидишь, пока не кликнешь.

Расчёсывала Горя Васины волосы – словно солнечный сад расстилался.

– Как у нас?

– У нас мамок-нянек нет, Васёна, у нас тени летают, нам помогают.

– А мамки-няньки что?

Горя отложила гребень, принялась заплетать Васе косу. Вася вынимала ленточки из шкатулки, наматывала на палец. Какие откладывала, какие Горе подавала – в волосы вплести.

– Мамки-няньки – помощницы волшебные. К тому приходят, кому помощь нужна, но только в тех домах, где предков чтут, где заботятся друг о друге. Где и печь с любовью топят…

– И что ж они делать могут? – Вася крутнулась на лавке, Горя едва её косу не выпустила. Глазёнки у Василисы любопытные, горячие, по лицу видно: вопросы так и норовят с языка соскочить, рассы́паться горохом.

Горя доплела косу – подумал Кощей, что совсем короткая всё ж ещё у Васи коса; защемило внутри от тоскливой нежности. Беззащитное совсем зёрнышко… Ну да ничего, во дворце в Темень-Горах ото всех ветров она укрыта, ото всех зол. Никому не даст он в обиду ни Горю, ни Василису.

– Что делать могут? Куделю спрядут, рубаху сошьют. Хлеб испекут, в пути сберегут, – мерно отвечала Горя. – Только позвать уметь надо.

– Так давай позовём!

– Не придут они в Тень, Васёна. Зато в Солони только кликнуть надо: мамки-няньки, собирайтесь-снаряжайтесь! И попросить, о чём хочешь. И ежели придут – ласковой с ними быть надобно и отблагодарить не забыть.

– А ежели не придут? – встревожилась Василиса.

– Ежели не придут – значит, не в такой ты нужде, чтоб без них не обойтись.

Улыбнулся Кощей. Глядел на жену, на дочь, и рассеивались тёмные мысли.

Былое. Яблони

Царь с царицей сидели на нагретых камнях; от причала отходили лодки и челноки.

– Вот эта яблоки везёт в монастырь в Ого́рье, – говорил Милонег, показывая на осиновку. – Этот коч[175]с мехами пойдёт в Семиградье, а там их заберут купцы, повезут по Журавлиной дороге.

Под песню гребцов отчаливал статный коч с холщовыми парусами. Покрикивал кормчий, кружились над рекой камышовки.

– А вот, – Милонег вёл рукой, указывал на другой коч, – мёд хмельной везёт в Черёшню, воск в Заиревье.

Гнева кивала. Глядела, как плещет река, как блестит в усталой траве солнце. Подступал вечер, на исходе был зарев[176], от мостков на той стороне поднималась пыль. Громыхали, отходя, суда, катили бочки, короба и корзины выстраивали вдоль бортов. Пела сойка. Выплывала, будто месяц на небо, крутая звонкая ладья.

– А ладьи? – спросила Гнева, растирая в пальцах стебелёк белозора[177]. – Они куда поплывут?

– Ладьи лён и янтарь везут за Холодное море, – ответил царь. – Гляди-ка, так и вьётся соечка. Говорят, заступничества просит у вороньей стаи, у метели-круте́ли за того, что рождён в зимний день. А дитю приносит на хвосте счастье.

– У метели-крутели, – повторила Гнева, вертя стебелёк. – Трудно в зарев верить, что зима будет. Что лёд встанет.

– Мне другое трудно, – вздохнул царь. – За временем угнаться. Вот только цветы завязывались – а уже яблоки спелые. Вот только сыновья малы были – а уже свататься пора… А что до яблок – скоро пастилу начнут на крышах сушить, запах пойдёт – ммм… Словно в яблочный погреб вошёл али в сад.

Гнева вспомнила яблоневый сад в Тени – с лазурными яблонями, с белыми плодами. Яблоки кислые, мелкие созревали, твёрдые, как камешки, а внутри – тихая мякоть, нежный и горький сок.

– Запечалилась? – спросил Милонег. Гнева прислонилась к его плечу, закрыла глаза. Сквозь веки просвечивал налитой закат, наполнял её всю, вытеснял до ночи память и горечь. Плескали вёсла. – Не печалься, голубка моя. Скоро осень встанет шумная, золотая. А потом и зима ляжет. А там – весна со снегами, с таяньем, с лебедями… Время и малые, и великие скорби лечит.

Помолчал царь, глядя на облака. Добавил нараспев:

– Боль проходит понемногу, даже самая большая. Не давайся тёмным думам, голубочек мой сердечный.

Пахло песком, поздней земляникой, мягкой сыростью от реки. Царь с царицей сидели на каменистом берегу, а от причала отходили лодки да корабли. Позади стоял кудрявый сад. Царь с царицей целовались, слушая, как падают яблоки.

Глава 12. Русалочья колыбельная

– Беля!

Шёпот мешался со стрёкотом сверчка, с цоканьем коготков по крыше.

– Беля-а!

Кто-то поскрёбся в окно, где-то скрипнула лавка. Белослава выглянула из-под одеяла, испуганно поднялась на локте. Приоткрылась дверь. Белослава воскликнула оробело:

– Ты кто?

– Я это, Беля, нечё орать!

Белослава узнала голос невестки, выдохнула. А ведь понадеялась уж, сыночек навестить явился… Всхлипнула беззвучно, подобрала одеяло к груди, прижалась к тёплым брёвнам. Из сумерек выплыл подрагивающий огонь в светце, за ним – лицо Велимиры. На голове у той была кика[178], расшитая жемчугами, на плечах – шерстяной платок с хитрой вязью.

– Холодно ж на дворе! Ты чего без шубы явилась? – прошептала Белослава.

– Да где ж там холодно, – махнула Велимира. Оглянулась по сторонам: – Девки твои сенные далёко?

– Да там, у порога… Не проснулись даже, как ты пришла. Я сама в последний миг услышала.

– Ты следи, следи за ними. Объелись поди яблоками мочёными да дрыхнут. Не для того мы с тобой за царевичей вышли, чтоб слугам попускать[179]! Ну да ладно, сейчас как раз лишние глаза ни к чему.

Велимира ещё раз оглянулась и выставила на пуховые одеяла маленькое лукошко. Недобро блеснули глаза. Белослава склонилась, глянула внутрь.

– Что это? Грязь какая-то… Корки.

– Много ты понимаешь! Помнишь поди, лягушка Иванова баламошками[180] нас перед царём выставила, когда хлеб пекли? – Велимира зло сощурилась, села на лавку у постели. Лукошко к себе притянула, спрятала под платком. – Я тогда набрала корок, а теперь пригодятся.

– Это ещё зачем? – Белослава протёрла глаза, подумалось: может, со сна что перепутала? На что корки горелые сгодиться могут?

А Велимира словно мысли её прочла, зашептала:

– Слыхала поди: ручей Русалочий недалёко от дворца течёт. Коли одарить тамошних русалок – на кого