«Время молчания прошло!» Пять веков Реформации в меняющемся мире - Коллектив авторов -- История

версии, известные на данный момент[519], плохо сохранились и имеют лакуны. Из отчета следует, что Вентворс чувствовал свою моральную правоту и держался независимо, заявив, что готов передать членам комитета текст своей речи при условии, что ему дадут возможность защищаться, а также потребовав, чтобы они передали этот текст королеве, которой он адресовал его, «зная, что это принесет ей пользу и не повредит никому, кроме него самого»[520]. Он поинтересовался характером их «мандата», отказываясь отвечать, если они выступали в качестве членов Тайного совета. «Я не причиню такого ущерба месту, из которого я прибыл, ибо я — не частное лицо, в этом месте я публичный человек и советник целого государства, я имею законное право свободно высказывать здесь все, что думаю, и не в вашей власти (как советников) призывать меня к ответу за что бы то ни было, сказанное в палате… Но если вы спрашиваете меня как члены комитета палаты, тогда я охотно дам вам наилучший ответ, насколько это в моих силах»[521]. Его заверили в том, что он отвечает перед комитетом палаты, и ее свободы и привилегии не нарушаются.

Когда члены комиссии поинтересовались, не слишком ли резко он отозвался о посланиях королевы, ограничивавших свободу слова, они услышали в ответ, что «столь жесткое послание не может быть слишком жестко истолковано»[522]. Воспользовавшись поводом, он еще раз изложил аргументы в пользу права нижней палаты обсуждать Божье дело, назвав королевский запрет вредным посланием (wicked message) и поклявшись впредь не давать никому спуску, «если какое-то послание будет порочить Господа, подвергать опасности государя и нарушать свободы парламентской палаты». На вопрос о том, как, по его мнению, королева могла оскорбить свою знать и народ, Вентворс попросту воспроизвел пассаж из своей речи, где говорилось о том, что в 1572 г. она отвергла все плоды трудов обеих палат и отказалась принять закон о наследовании, исключавший Марию Стюарт из числа претендентов на престол. Он был настолько уверен в собственной правоте, что дерзнул со своей стороны задать вопрос советникам, не считают ли они, что этим «Ее Величество оскорбила ее знать и подданных и противопоставила себя им?» Как это ни удивительно, члены Тайного совета были вынуждены с ним согласиться[523]. Это позволило Вентворсу беспрепятственно продолжить рассуждения о его преданности королеве и дерзости, с которой он вменил ей в вину ее ошибки. Этот пассаж особенно ценен, поскольку дает нам редкую возможность судить о внутренней борьбе, происходившей в душе человека, намеревавшегося выступить с публичной критикой государыни и ее кабинета. Вентворс поведал о том, как ходил из угла в угол, обдумывая свою речь. «Раз двадцать и больше …мое испуганное воображение подсказывало мне, что эта речь заведет меня туда, куда я теперь отправлюсь, и страх заставлял меня отложить ее. Тогда я взвесил, должен ли я по совести и, зная о долге верного подданного, избегать тюрьмы и могу ли не предостеречь мою государыню, двигавшуюся в опасном направлении. Совесть моя ответила, что я не буду верным подданным, если стану заботиться о том, как избежать опасности, грозящей мне, а не моей государыне. Поэтому я преисполнился смелости и выступил так, как вы слышали. Но когда я произнес в палате слова о том, что никто не безгрешен, даже наша прекрасная королева, я остановился, взглянул на выражение ваших лиц и ясно увидел, что мои слова привели вас всех в изумление». Вентворс признался, что это его напугало, тюрьма показалась неотвратимой, и в какой-то момент он решил опустить рассуждения о заблуждениях королевы, но совесть и верноподданнические чувства заставили его «смело высказаться…и, если бы ему пришлось сделать это еще раз, он бы сказал то же самое»[524]. Советники спросили лишь, почему он не сделал этого в несколько иной, смягченной форме. В ответ они услышали: «Вы бы хотели, чтобы я поступал так, как вы, члены Тайного совета Ее Величества? Облек серьезное дело в такие выражения, что она и не поняла бы, что совершила ошибку? Тогда это не пошло бы на пользу Ее Величеству, а моим намерением было принести пользу»[525].

Примирительный тон королевских советников в ходе расследования может показаться неожиданным. Однако, если принять во внимание пуританские симпатии многих из них (Ноллиса, Майлдмэя, Уолсингема), становится ясно, что они во многом разделяли взгляды Вентворса, и только резкая и непочтительная манера его выступления вызвала их нарекания. Питера Вентворса роднили с ними не только религиозные или политические убеждения: с рядом членов Тайного совета у него были тесные личные связи. К нему благоволил Уильям Берли, с Уолтером Майлдмэем он состоял в родстве, а в результате второго брака Вентворса государственный секретарь Фрэнсис Уолсингем стал его шурином. Таким образом, представ перед комитетом, парламентский смутьян в полном смысле слова оказался среди своих и мог предполагать, что они походатайствуют за него перед королевой. Его ожидания оправдались: палата общин приговорила Питера Вентворса к заключению в Тауэр, но спустя полтора месяца он был освобожден и вернулся в парламент.

Начало 1580-х гг. стало водоразделом в религиозной жизни Англии, за которым пути официального англиканства и религиозных радикалов, мечтавших о церкви, устроенной по «женевскому» образцу, окончательно разошлись. Последние взяли курс на создание собственной организации, важным шагом к которой было оформление так называемого движения «классов»[526]. В 1582 г. в Кембридже прошел первый национальный кальвинистский синод, участники которого одобрили тактику постепенного «насаждения пуританизма в англиканстве»[527]. Предполагалось, что духовенство, разделявшее цели пресвитерианского движения, будет исподволь вносить в англиканское богослужение изменения и совершать таинства по кальвинистскому образцу, не вступая при этом в открытый конфликт с епископатом и сохраняя видимость принадлежности к официальной церкви.

В стане консерваторов также произошли важные изменения: в 1583 г. Елизавета назначила архиепископом Кентерберийским Джона Уитгифта, занимавшего по отношению к пресвитерианам непримиримую позицию[528]. Чтобы выявить их в рядах духовенства и пресечь отклонения от принятого порядка богослужения, он обязал всех священников, занимавших церковные должности, принести присягу, которую стали именовать «присягой ex officio». От духовенства требовали клятвенного подтверждения верности государыне как главе церкви; признания всех без исключения тридцати девяти доктринальных статей англиканской церкви и, наконец, подписи под тем, что Книга Общих Молитв не содержит ничего, противоречащего слову Божию, и иной молитвенник не может использоваться в ходе церковной службы. В случае отказа от присяги священник лишался своей должности.

Эти меры, как и деятельность особого церковного Суда Высокой комиссии, который вел расследование дел нелояльных священников и проводил