Жезл времён. Рассказ эльфа - 1ex0

Радовались мои глаза, но никак не сердце. Моя попутчица водила меня вокруг этой поляны, наверное, чтобы в меня пропитался дух этого мира и покоя. И хоть я не чувствовал никаких изменений, хоть я продолжал оставаться чёрным эльфом, всё же следовать за ней не перестал, предполагая, будто бы нужно больше времени для исцеления. И, когда мы обошли это место в третий раз, а Мордалаль глядела на Селезвионы не сверху, а со стороны, арлиса остановилась и спросила, ощущаю ли я какие-нибудь изменения в себе? Я отрицательно покачал своей головой. Но это не заставило прелестную жительницу лесов отчаяться. Она повела меня снова в глушь.

Опять мы лишь молча шагали сквозь лесную тьму. Всё это время мою голову не преставали бороздить различные мысли. Наверное, тьма во мне сражалась с тем светом, который мы пытались возродить. Обрывки воспоминаний из различных граней моей жизни один за другим возникали в моём сознании, чтобы попытался соединиться друг с другом, но это не получалось. Грани были разные и не подходили друг ко другу, а потому они лишь продолжали метаться в моей голове, роиться и множиться. И моя подруга не мешала мне. Возможно, сейчас её голос больше раздражал бы меня, нежели врачевал, а потому хорошо, чтобы всё было так.

Сквозь непроглядную чащобы вдруг стал прорываться лёгкий порыв тёплого ветра. Он дул прямиком в моё лицо, а, значит, арлиса вела меня к источнику этого ветра. И это в самом деле оказалось так. Ведь со временем мы прибыли к огромному дереву, что росло посреди леса. Именно от него исходили тёплые лёгкие порывы. Оно было огромным, и другие исполины как будто бы обступали его. Как только на ум пришло название этого чуда, арлиса тут же произнесла его вслух: «Жар-древо». И сначала оно показалось мне маленьким. Согласно сказаниям, его ствол не может обхватить даже с десяток эльфов. Однако по мере того, как мы приближались к нему, стала возникать одна странность: древо росло у нас на глазах. Так что, как только мы с арлисой оказались у его основания, то были словно мы́рвы, которые копошатся постоянно у нас под ногами. И описание стало сразу же соответствовать действительности. Ствол этого исполина оказался настолько огромен, что, наверное, и пятидесяти эльфов будет недостаточно для того, чтобы объять его.

Тёплый ветер теперь дул постоянно, а не отрывисто, как это было ещё на подступи к нему. И в уме сразу же родилась мысль, что, быть может, это и называется Нэнвисом, ветром надежды, который смывает все печали и волнения. Ведь, подпав под его действие, я стал ощущать, как упорядочиваются мои мысли, как хоровод обрывков воспоминаний оседает, и я обретаю покой. Но этого тепла всё равно не было достаточно, чтобы исцелиться, чтобы во мне возродился свет. Да, в душе стало спокойно, однако это спокойствие можно было сравнить с могильным, когда ты приходишь на погост, где внутри курганов лежат мёртвые, ничего не знающие и ничего не говорящие тела. Мы простояли так какое-то время, после чего арлиса предложила мне прикоснуться к нему. Когда я согласился, она потянула ту руку, за которую всегда держала меня, к стволу жар-древа, чтобы мы прикоснулись к нему вместе.

Удивительным было то, что кора этого исполина была гладкая, словно кожа далра. А я почувствовал что-то на подобии пульсации жизни. По всей поверхности кожи этого дерева я ощущал токи его жизненной энергии. Но, помимо этого, я почувствовал, как потоки этой энергии хлынули в меня. Прямиком через мою руку. Они были настолько горячими, что я не выдержал и отдёрнул руку. Ладонь горела, и пожар от неё расползался дальше, в запястье, потом – в локоть, а потом – в предплечье, да там и остановилось. Тепло ещё какое-то время зиждилось в моей левой руке, вызывая у меня какое-то отторжение. Мне совсем не хотелось, чтобы оно было там. И, когда этот пожар утих, арлиса пригласила меня снова прикоснуться к жар-древу. Я подумал, что это необходимо для моего полнейшего исцеления от тьмы. Однако, сколько бы так мы ни пытались, я всякий раз убирал руку с дерева. Моё тело отторгало тепло жизни. Для меня оно стало слишком горячим. И только после того, как на очередное приглашение моей белокурой подруги я отказался, она перестала делать это. Мы простояли так какое-то время, безмолвно наслаждаясь Нэнвисом, а после она ухватила меня за руку опять, говоря, что есть ещё одно место, куда мы можем сходить. И я последовал за ней.

Меня удивляло её стремление вылечить меня. Где-то в другой стороне Мордалали я ощущал эту алмазаилу, как она ходит средь тёмных лесов и совращает её сестёр, а эта арлиса была чиста и только лишь из чистых побуждений пыталась помочь мне. Она ни разу не посмотрела на меня как-то иначе, кроме сожаления. Она была без мужа, я был без жены. И можно подумать, будто бы она пытается завладеть мною, как это однажды сделала Аиэйя. Но нет, я не видел в ней ни капли этого стремления. Только чистое желание помочь, и всё.

Третье место, которое мы посетили с арлисой, это колодец. Сразу же вспомнилась легенда о двух колодцах забвения и воспоминаний. Правда, здесь был только один. Деревья обступали его, образуя пространство, где эта легенда смогла расположиться. Однако над этим местом был какой-то сумрак. Но не ночной и не тот, сумрачный пороков, что застилал небо нашего мира в апогее правления алмазаилы. Эта тьма чем-то напоминала тьму эсров. Когда мы приблизились к этому колодцу, я сказал:

- Уверен, это не колодец воспоминаний.

- Всё верно. Это последнее средство исцеления от тьмы, что томится в тебе. Набери оттуда воды и глотни её, чтобы она, проникнув внутрь тебя, очистила твой разум и твоё тело от всего тёмного, что ты успел скопить в себе. И тогда ты освободишь место для всего светлого, которое ты сможешь заново зажечь в самом себе, чтобы вернулась к тебе жизнь и любовь.

Выслушав её, я тут же заглянул внутрь этого вместилища. Не знаю, было ли это правдой, однако мне показалось, будто бы там, на дне, лежала не простая вода, а какая-то чёрная жидкость, которую мне нужно было испить. Немного понаблюдав за этим, я использовал эсталиал, чтобы зачерпнуть эту воду. И вот, она покоится в моих ладонях, осталось только лишь выпить её. Но всё моё тело отказывалось повиноваться этому, а в разум тут же пришла мысль,