Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Да, видите, я пришла.

– Да вы это серьезно говорите?! И вправду с нами собираетесь ехать?!

– Ну, конечно! Вот и солдат мой. Видите, сколько накупили всякой еды? А вы не знаете, скоро ли подадут поезд?

– Не знаю точно! Зря тянут! Сегодня день хороший, туман. Можно подойти к туркам совсем незаметно, если они занимают железнодорожное полотно… А! Вот и поезд подают! – и он бросился от меня навстречу к подходящему паровозу. Он шел медленно, дымя трубой.

Я увидела странный состав вагонов. В нем, кроме паровоза, был один вагон третьего класса и три товарных платформы, на которых лежали выше человеческого роста тюки прессованного сена. Я заметила, что между тюками торчали дула пулеметов. Поезд подошел к платформе и остановился. Из комендантской комнаты вышел комендант станции и несколько человек офицеров, и все пошли к странному поезду.

– Ну как, все готово? – спросил комендант, обращаясь к кому-то на платформе с сеном.

– Готово! – ответили из-за сена.

– Ну так садитесь все, кто едет с поездом!

Солдаты сняли несколько тюков сена. Офицеры разделились на группы и стали взбираться на платформы, каждый на свое место. Мой кабардинец бросился ко мне:

– Садитесь в вагон! Едем! Но, Тина Дмитриевна, как только услышите стрельбу, ложитесь немедленно на пол! – Он ушел к своей сенной крепости.

Гайдамакин был уже в вагоне. Я стояла около подножки и смотрела, что еще будут делать. Офицеры уже все были на своих местах. На платформе вокзала стоял комендант станции и какой-то чиновник в черном пальто с золотыми пуговицами и в форменной фуражке. Комендант не обращал никакого внимания на мое присутствие:

– Ну, кажется, все готово, можно трогаться!

Комендант и чиновник попрощались, и чиновник, пройдя мимо меня, вошел в вагон.

– С Богом! Трогайтесь!

– Ах, черт! Стойте, стойте! Я забыл позвонить какой-то даме… Комендант крепости просил вчера об этом. Она должна была ехать с вами в Сарыкамыш.

Комендант бросается в комнату, но Завьялов кричит ему:

– Она здесь, здесь уже! – и, соскочив с платформы, подвел коменданта ко мне. – Вот она, дама! Не беспокойтесь – я за нее отвечаю! Это нашего доктора Семина жена.

Комендант, смотревший недоверчиво на меня, вдруг повеселел:

– Как же! Ведь и я знаю очень хорошо доктора Семина. Так вы едете к мужу? Ну, так передайте ему от меня самый сердечный привет!

Завьялов ушел на свою платформу. Комендант помог мне войти в вагон. Мы попрощались как давно знакомые люди. Поезд тихо, незаметно отошел от станции. В нашем вагоне были только три человека: чиновник в черном пальто, Гайдамакин и я. Была полная тишина. Я не слышала и не замечала ни шума, ни стука колес. Поезд шел тихо – бесшумно, точно крался… Чиновник и Гайдамакин сидели на противоположной стороне от станции, а я сидела у окна со стороны Карса и смотрела на давно мне знакомые места. Пустые снежные поля, над которыми повисла мгла, закрывали всю даль, как и в тот день, когда мы ехали в Карс.

Поезд шел медленно, осторожно, точно нащупывая свой путь. Мои спутники по вагону, чиновник и Гайдамакин, молчали и тоже всматривались в надвигающуюся местность. Сколько прошло времени, не знаю. Все было полно ожидания какой-то опасности… И вдруг я увидела много людей! Я еще не успела даже подумать, кто эти люди, только мелькнула мысль: «турки!» – как услышала, что сзади меня Гайдамакин кричит и дергает меня за шубу:

– Турки! Турки! Скорее ложитесь на пол!

Я оглянулась. Чиновник стоял на коленях и пригнул голову к самому полу и тоже кричал мне:

– Турки! Это турки! Ложитесь на пол!

Но, прежде чем лечь на пол, я взглянула в окно; это был только один миг. Я увидела, что турки стоят большой толпой и смотрят на наш поезд, но не стреляют. Все это было так странно, что я просто забыла испуг первой минуты и продолжала смотреть. А мои спутники по вагону все еще лежали и ждали пулеметной или хоть бы ружейной стрельбы, и не поднимались с пола… Поезд продолжал идти медленно и скоро совсем остановился. Сейчас же один из наших офицеров-пулеметчиков соскочил с платформы и шел, держа револьвер в руке. Увидя меня, он крикнул:

– Не выходите из вагона! – подойдя к турку, который, однако, оказался нашим солдатом, он стал его что-то расспрашивать. Солдат, не вынимая рук из подмышек и обхватив ружье крест-накрест обеими руками, что-то объяснял офицеру, показывая на огромную толпу турок.

– Свои, свои! – кричу я своим спутникам. – Свои! Видите, разговаривают с нашим пулеметчиком?!

– Теперь вижу, что свои! – говорит чиновник, и вместе с Гайдамакиным идут к выходу из вагона.

Открыв окно, я стала слушать разговор офицера с солдатом.

– Сколько же тут пленных у вас?

– Не могу знать! Не считаны еще…

– Где твой командир?

– Да он с отрядом! Преследует турок, что бежали вон за ту рощу, – солдат показывает штыком в туманную даль к лесу…

– Отчего же не отобрали оружие от пленных?!

– Да где же отбирать-то? Их здесь сколько, а нас, поди, взвода два не наберется! Только что сгрудили их в одно место и смотрим, чтобы не разбежались куда. А винтовки сами лучше стерегут; нам не управиться со всем…

– Надо сейчас же отобрать оружие! – говорит офицер. И вслед за этим кричит: – Конвойные! Отобрать винтовки от пленных!..

Прошла минута, среди турок – гул голосов, и из толпы пленных вышел, по-видимому, турецкий офицер, подошел и положил на снег около конвойного солдата и пулеметчика шашку и револьвер и вернулся к своим солдатам. Сейчас же вслед за ним стали выходить и класть свои ружья в общую кучу и солдаты.

Но что это? Я вижу, как один из пленных упал. И сейчас же рядом стоящий «запрегся» в его ноги, как в оглобли, оттащил его немного и стал снимать с него одежду и обувь и тут же стал надевать на себя. Вот еще один упал, и еще один! И всякий раз стоящие поблизости товарищи по оружию и по несчастью бросались к упавшему, как на добычу, оттаскивали его и безжалостно срывали с несчастного, очевидно, еще живого, одежду и обувь и все это надевали на себя. Это было так ужасно, что я отошла от окна, перешла на другую сторону вагона и стала смотреть вдаль. Сначала я смотрела далеко, туда, где был чистый белый снег. Но потом мой взгляд перешел ближе и остановился на рельсах, где лежали кучи какого-то тряпья… Я стала приглядываться… И вдруг