Просроченный долг - Йожеф Лендел

Собака поняла, что он уходит. Она вышла из своего укрытия. Положив голову на вытянутые лапы, следила за его приготовлениями.

Мужчина встал на колени, погладил собаку.

— Завтра приеду за тобой.

Собака вытянула шею и только смотрела на него.

— Ну, как тебе пойти со мной сам впятером? — спросил он, оправдываясь.

Собака в ответ заскулила, вполне понятно.

— Видишь, одеяло, топор, барахлишко всякое. Вроде нет у меня ничего, и всё же много. И ты смогла бы унести только одного…

Собака плакала.

— Я даже не знаю, где жить буду. Понимаешь?

Найда умолкла. В глазах ее стояли слезы.

— Ну, конечно, ты ведь понимаешь? Неделю продержишься с тем, что я тебе оставил. Да и поохотиться немного уже могла бы. Да и этого не нужно. Завтра буду здесь. — Он встал. Сунул за пояс топорик, перекинул через плечо завернутые в одеяло, перевязанные веревкой вещи. Опять опустился на колени, погладил Найду.

— Что за вздор! Завтра здесь буду! Желанным гостем будешь. Будем жить одни. Если согласишься, заведем веселого котенка. Хорошо? Или здесь будем жить. Так даже лучше.

Собака лишь грустно смотрела на него глазами, полными слез.

— Ну конечно, сейчас тебе не понять. Но увидишь и поймешь. — Он встал, отряхнул колени и пошел. Собака шла за ним шагов двадцать, потом, поджав хвост, понурив голову, потрусила обратно к крыльцу.

Чужак шел темным лесом в деревню. В груди его тоже царил мрак, такой мрак, который, как он думал, уже давно покинул его.

Спал он в доме у Мишки, если вообще удавалось поспать. Нужно было как можно быстрее свезти зерно под крышу. Зерно — это целый год жизни деревни, каждого жителя и его самого. Это и хлеб, и дело чести. Вздремнуть в эту пору со спокойной душой можно было лишь на возу, умные лошади сами знали, что им делать.

В первый день в обед выдалось полчаса времени. Он посмотрел дом, где мог бы жить, но ночевать снова пришел в дом Мишки, поздно вечером.

Мишкина жена приняла его хорошо, лучше, чем он ожидал по речам старика. Но всё же на заре, прежде чем запрячь лошадей, он попросил у председателя ключ от избы — пустой, заброшенной и слишком просторной для одинокого человека. Ведь не мог же он привести Найду в дом к Мишке. Там хозяйкой была Мишкина собака Жучка, веселая серая собачонка с черными «умильными», как говаривал Миша, глазками. Дружелюбная нравом, она не признавала никого, кроме Миши, даже хозяйку. Она обнюхала нового человека, и ей не понравилось, что тот пахнет чужой собакой. К немалой радости Миши она отнеслась к нему сдержанно.

— Ну, эту тебе не приворожить! — сказал Миша, когда утром возвращался домой с работы, а чужак как раз уходил.

— Эту — нет, — улыбнулся тот. — Она тебя любит и знает, что ты ей друг. На шкуру ее не позаришься.

— Я что, живодер! Но ты вот Евсея спроси. «Собака — лучший друг человека», — это он летом говорит. А зимой приторговывает собачьим салом, против чахотки. Говорят, помогает. А чтоб я? Тьфу!

Миша рассказал бы еще длинную историю, но нужно было идти.

Следующий день прошел в тяжких трудах. На трех подводах и с тремя лошадьми он возил пшеницу. Пошел дождь, комбайны встали. Тем скорее нужно было свезти под крышу всё, что было сложено под открытым небом. На третий день, выходя из дома, он встретил у калитки Мишу, которого с недосыпу буквально шатало.

— Михаил, — сказал Андрей, — ссуди мне меру зерна в счет моей доли. Вечером привезу Найду.

— Сговорился с Евсеем?

— Не говорил я с ним, не видел я его. Но всё же отсыпь муки в мешок. Знаешь, я обещал.

— Ладно. За мной дело не станет.

Остальные возчики охотно согласились, чтобы в последнюю ездку остатки с самого дальнего поля привез бы он. Оттуда, от опушки леса, до избушки углежогов было всего пять километров. Уже совсем стемнело, когда он подъехал к снопам ржи, укрытым соломой. Кругом никого не было. На другом конце поля горел костер сторожа. Двум лошадям он подвязал торбы с овсом, чтобы ели и не портили себе брюхо рожью. А с третьей, самой резвой лошадью поспешил к избушке.

Дорогу в лес найти было нелегко. Лошадь не помогала, потому что не понимала, куда они держат путь, да и понимать не хотела. Но когда они выбрались с поля на дорогу, она спокойно и уверенно пошла в темноте, по невидимой человеку колее, между кустами, под смыкающимися над дорогой деревьями. Лишь когда добрались до вершины холма над ущельем, где они жгли уголь, стало чуть светлее.

Дождь всё еще моросил. По небу летели черные облака с желтыми краями, освещаемые проглядывающей между ними зеленовато-желтой луной. Темнела избушка, безмолвная и глухая.

Чужак остановил лошадь. Ждал, слушал. Пора бы собаке уже показаться или голос подать. Залаять, заскулить, всё равно… Он сильно натянул вожжи, чтобы лошадь не испугалась, если Найда вдруг выскочит из кустов. И такое может быть.

Ветер дул со стороны избушки. Найда не может чуять запаха. Наверное, поэтому она затаилась, поэтому не выбегает, поэтому голоса не подает.

— Но. — Он стронул лошадь. Руки, державшие вожжи, дрожали. «Теперь она должна зарычать, почуять, что за ней приехали».

Когда он подъехал к избушке, он уже наверняка знал, что логово Найды пусто. Проехал рядом с крыльцом, повернул лошадь. Пусть и она знает, что дальше не поедут. Остановил телегу у самых ступенек.

Слез с телеги, опустился на колени. Просунул руку в щель под крыльцом. Солома была холодная.

Он знал, чувствовал и всё же хотел убедиться. Встал, посмотрел на дверь хибары. Дверь была не тронута, это было хорошо видно при свете луны, проглядывавшей из-за туч. Поднялся по ступенькам. Две средние доски крыльца были выломаны. Он зажег спичку: в сдвинутой с места доске блеснули большие гвозди. Он понял: суку вытащили отсюда, сверху, накинув на шею петлю.

Он опустил доску, сошел с крыльца, сел на телегу. Вожжи привязал к передку — лошадь пошла сама. Когда он нагрузил все три телеги и вернулся в деревню, уже светало. Усталый, убитый горем, он брел к дому. У калитки встретил Мишку, который возвращался с зерносушилки.

— Мешок у печки.

— Не надо.

Миша пожал плечами.

— Ты просил, я сделал. Теперь — не надо? Что за человек! — покачал он головой.

— Завтра расскажу.

— Мне что за