ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

ведь в 40-х гг., как отмечалось выше, они хранились в библиотеке В. Пусловского? Вопрос второй: Калайдович говорит о том, что речь в защиту Бориса Годунова говорил дьяк Клементий, тогда как и в «донесениях» Гримовского, и в письме Карамзина к Малиновскому упоминается окольничий Клешнин. Была ли здесь ошибка Калайдовича (хотя в это поверить трудно), или же перед нами прямое указание на доработку «донесений» Гримовского? В настоящее время ответить на эти вопросы невозможно.

«Донесения» Гримовского, и прежде всего речь Василия-Григория Годунова, произвели сильное впечатление на читателей в России. Вплоть до выхода X – XI томов. «Истории государства Российского» Карамзина русская общественная мысль не знала столь яркого публицистического, выполненного по всем правилам ораторского искусства изобличения Бориса Годунова. «Донесения» стали известны общественности до выхода этих томов, развивая, как нам кажется, те двойственные оценки Бориса Годунова, которые были даны Карамзиным в его ранней работе «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице», опубликованной на страницах «Вестника Европы» в 1803 г.

В «Исторических воспоминаниях» Карамзин своеобразно попытался рассказать читателям о Годунове. С одной стороны, он высоко оценил государственную деятельность Бориса Годунова до и после его избрания на русский престол. С другой – он не отрицает властолюбия Годунова, даже говорит о его жестокости. Вместе с тем будущий историограф поместил в этой статье любопытный пассаж. Размышляя над могилой Годунова, он писал: «Кто не остановится тут подумать о чудных действиях властолюбия, которое делает людей великими благодетелями и великими преступниками? Естьли бы Годунов не убийством очистил себе путь к престолу, то история назвала бы его славным государем; и царские его заслуги столь важны, что русскому патриоту хотелось бы сомневаться в сем злодеянии: так больно ему гнушаться памятью человека, который имел редкий ум, мужественно противоборствовал государственным бедствиям и страстно хотел заслужить любовь народа! Но что принято, утверждено общим мнением, то делается некоторого рода святынею; и робкий историк, боясь заслужить имя дерзкого, без критики повторяет летописи. Таким образом история делается иногда эхом злословия… Мысль горестная! Холодный пепел мертвых не имеет заступника, кроме нашей совести: все безмолвствует вокруг древнего гроба! Глубокая тишина его прерывается только благословениями или проклятиями идущих мимо и читающих гробовую надпись. Что есть ли мы клевещем на сей пепел; естьли несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмыслием или враждою?…Но я пишу теперь не историю; следственно, не имею нужды решить дела и, признавая Годунова убийцею святого Димитрия, удивляюсь небесному правосудию, которое наказало сие злодейство столь ужасным и даже чудесным образом»47.

Нетрудно заметить, что «донесения» в речах Василия-Григория Годунова и Клешнина, по существу, иллюстрировали эти противоречивые размышления Карамзина о принципах оценки деятелей прошлого. Более того, в «донесениях» мы обнаруживаем заимствования из статьи Карамзина. Именно здесь упоминались «приятная наружность» Годунова, его «мудрая деятельность, благоразумная политика в рассуждении иностранных держав, правосудие внутри государства, ласковое обхождение с боярами и щедрость к народу», которыми он «заслужил общее уважение и любовь». Именно здесь Карамзин заметил, что почти все преступления Бориса Годунова – «мнимые», которые кажутся ему «нелепостями, достойными грубых невежд, которые хотели злословием льстить царствующей фамилии Романовых». Все эти оценки мы легко находим в речи Клешнина.

С другой стороны, и в речи Клешнина обнаруживаются параллели со статьей Карамзина, который также говорит о «хитрости», «страстном властолюбии» Бориса Годунова, «слабости» царя Федора, которая открыла Борису «дальнейшие виды властолюбия», его «беспокойной подозрительности в рассуждении некоторых знатных фамилий», «терпимости к шпионству» и т. д.

В речи Василия-Григория Годунова есть и почти прямое заимствование из статьи Карамзина:

Карамзин48

Будучи только 17-м членом Тайного Совета (он состоял из 31 человека), он сделался единственною его душою: одних удалил, других преклонил на свою сторону и властвовал в России.

«Донесения»49

Управляя всеми государственными делами сам, ничего себе не приписывал; все относил к царскому Тайному совету, из тридцати одной особы состоящему, на коем долженствовали быть рассматриваемы всякие учреждения, касательно внутреннего благоустройства. Но мужи, долженствовавшие заседать в сем совете, означали одно лишь отвлеченное число, из коего делал он полезное для себя извлечение; занимая 17-е место на бумаге, представлял на самом деле лицо первого государственного человека.

Если верно наше предположение об использовании анонимным фальсификатором статьи Карамзина, нетрудно определить крайнюю раннюю дату создания «донесений». Статья Карамзина увидела свет на страницах «Вестника Европы» в 1803 г. Второй раз она была опубликована в 9-м томе «Сочинений Карамзина», вышедшем в Москве в 1820 г. Таким образом, 1803 – 1822 гг. – наиболее вероятное время написания «донесений».

Чем было продиктовано их создание? Нам кажется, одну из побудительных причин указал сам автор в сопроводительном письме к переводу речи Василия-Григория Годунова. «В самом деле, – писал он, – что может сравняться с удовольствием видеть в наши времена человека, не допускающего на престол злодеяние, противополагающего величие души желанию многочисленной толпы искателей, жаждущих чести быть при дворе нового властителя первейшими из рабов?»50 Итак, симпатии автора явно на стороне Василия-Григория Годунова, а не Клешнина, которого в этом же письме он прямо называет «тайным сообщником дум Бориса Годунова». Василий-Григорий Годунов в речи как бы развивает главную мысль сопроводительного письма Гримовского. «О россияне! – восклицает он. – До чего мы дожили. Между нами есть уже люди, которые привыкли взирать сухими очами на трогающее изображение плачущей невинности, не дорожат царской кровью, издеваются над гонимою добродетелью, играют святостью законов, забавляются злополучием сограждан своих»31. Иначе говоря, автор скорбит о падении нравов в русском обществе, считая главным виновником этого Бориса Годунова. Он как бы призывает читателей подумать над тем, во что обернулось это падение в последующие годы: польско-шведская интервенция, крестьянские волнения, династический кризис, реальная угроза потери национальной независимости. Могло ли каким-то образом проецироваться представление о падении нравов в конце XVI столетия на начало XIX в.? Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним «Записку о древней и новой России». Характеризуя нравы начала XIX в., Карамзин, например, писал в ней: «Ждут доносов, улики… Доносят плуты – честные терпят и молчат, ибо любят покой… Указывают пальцем на грабителей и дают им чины, ленты в ожидании, чтоб кто на них подал жалобу…»52

Уникальность, неповторимость фальсификации «донесений» Гримовского в первой четверти XIX в. определялись тем, что они затронули целый клубок общественно значимых событий и явлений русской жизни этого времени. Фигура Бориса Годунова, история его царствования – один из ключевых вопросов отечественной общественной мысли, связанный с представлениями об исторических судьбах, настоящем и будущем России. Автор