ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

ему: «На днях я имел удовольствие слышать чтение любопытнейших бумаг. Это донесения секретаря польского посольства Гримовского королю своему, веденные в продолжение 30 лет, относительно исторического и политического состояния России. Оригинальные, на латинском языке записки, принадлежат профессору Московского университета Василевскому, который приобрел оные в Польском Ярослав-це. В первой бумаге, которую читал г. профессор в доме его превосходительства Алексея Федоровича (Малиновского. – В. К.), содержатся две речи: Григория Васильевича Годунова против избираемого царем Бориса и другая – дьяка Клементия (так. – В. К), говоренная в его защиту. Обе исполнены силою чувств и выражений, но первая несравненно превосходнее.

В ней видно тонкое знание сердца человеческого и ясно изображены ухищрения правителя к достижению престола. Григорий Васильевич, обвиняя его в убийстве царевича Дмитрия, разрешает историческое сомнение в отношении сего важного происшествия»24.

Сообщение известного ученого живо заинтересовало Румянцева (его предок, боярин А. А. Матвеев, был одним из позднейших обличителей Бориса Годунова). Со свойственными ему в ученых предприятиях увлеченностью и решительностью граф 28 ноября 1822 г. просил Малиновского: «Описание, каковое мне сделал Константин Федорович Калайдович, рукописи, которую имеет в своих руках профессор г. Василевский, заставляет меня очень желать, чтобы ее перевод и издание с примечаниями не замедлились»25. В ответ на это 11 декабря 1822 г. Малиновский писал: «Издание рукописи, находящейся в руках профессора Василевского, не может вскорости последовать, ибо, как я примечаю, он поджидает появления в свет десятого тома "Истории" Карамзина, чтоб воспользоваться его сведениями для пояснения сего любопытного отрывка»26. Одновременно Малиновский поставил в известность о «донесениях» и Карамзина, который в это время приступил к работе над 10-м томом своей «Истории», посвященным Борису Годунову, и энергично разыскивал через Малиновского новые источники для своего повествования. 11 декабря 1822 г., получив от Малиновского информацию о наличии в Москве донесений Гримовского, он писал ему: «Выдуманные речи Григория Васильевича Годунова и Клешнина не прельщают моего воображения: пусть издает их г. профессор. У нас избрание Борисово описано весьма подробно в государственных бумагах»27.

Скептическое отношение Карамзина к «донесениям» Гримовского было поддержано и П. М. Строевым, который после их первой публикации выступил с критической статьей. По мнению ученого, «донесения» представляют собой «апокрифическое произведение», где отчетливо просматриваются «признаки подлога». Читателям не сообщено, «где, как и кем сыскана рукопись». Непонятно… каким образом автор «донесений» в течение нескольких дней смог написать и перевести на латинский язык такие большие речи, тогда не было «тахиграфов» (то есть стенографов), русские бояре не знали правил риторики. Допустим, размышляет Строев, Годунов приготовил речь свою заранее и Гримовский смог достать ее список, но как смог он записать речь Клешнева, произнесенную экспромтом? В «донесениях» имеется существенная ошибка: А. П. Клешнин назван Клешневым. Строев также замечает явно сфальсифицированный «слог» сопроводительного письма Гримовского к королю – его непохожесть на тогдашний и даже начала XIX в. язык дипломатических депеш. Явно «несообразен с духом времени» и язык речей Годунова и Клешнина. «Кроме того, что риторическая правильность в обеих речах, – пишет ученый, – не сходна ни с каким другим памятником того времени, Клешнин, например, опровергает ученым образом речь Годунова как оратор парламента», употребляя к тому же, вопреки всем известным письменным памятникам конца XVI – начала XVII в., слова и выражения, немыслимые для тогдашней речи русских, ибо те «не имели даже понятий, которые находим в мнимых речах Годунова и Клешнина»28. Откуда, например, в конце XVI в. могло появиться слово «мещанин», какое латинское слово соответствует русскому прилагательному «богатырский» и т. д. Все фактическое содержание речей Годунова и Клешнина полностью соответствует тому, что говорится в известных летописях, здесь нет ни одного какого-либо неизвестного исторического факта. «Из сего, – делает вывод историк, – видно, что речи составлены в новейшее время, в сходственность летописцев»29.

Заключая свой разбор, Строев замечает, что русский путешественник, может быть, действительно где-то нашел «донесения» Гримовского. «Но в наш век, – пишет он, – трудно заставить просвещенных знатоков истории верить выдумкам, ничем не подтверждаемым, не зарученным ученою критикою. По крайней мере, мы вправе почитать записки Гримовского подложными, пока подлинность их не докажется ясными и несомнительными палеографическими и историко-критическими доказательствами»30.

Строевский разбор «донесений» Гримовского представлял собой классический источниковедческий анализ, основанный на логических правилах критики памятников. Не случайно редактор «Северного архива», которого историк еще в начале своей статьи прямо обвинил в неразборчивости публикаций, ничего не смог ему противопоставить и был вынужден промолчать. Но как показали дальнейшие события, оптимизм Строева относительно недолговечной жизни подделки оказался преждевременным.

Вновь в печати сомнения в достоверности «донесений» Гримовского высказал в 1834 г. А. А. Краевский. В рецензии на П-2 он заметил, что речи Годунова и Клешнина, очевидно, являются выдумкой Гримовского, который в угоду Сигизмунду III, врагу Москвы, описал претендента на русский престол самыми черными красками. По мнению Краевского, Гримовский, придумав речи, вложил в них «такие мысли, такие соображения, такие цветы латинской риторики, которые не только тогда, но и спустя, может быть, сто лет после того, никому на Руси не могли прийти в голову. Притом же беспрестанные упреки в цареубийстве, в кознях, коварстве, тайных злодеяниях Бориса едва ли могли быть произносимы тогда столь гласно»31. Обратил внимание Краевский и на разительное отличие ораторского мастерства Годунова и Клешнина. Если речь первого очень эмоциональна и производит сильное впечатление, то второго – кратка и бесцветна. Трудно представить себе, чтобы присутствующие, выслушав ее, согласились с мнением Клешнина, как сообщал Гримовский.

Таким образом, Краевский, не отрицая подлинности «донесений», полагал, что они недостоверны, придуманы одним из очевидцев избрания Бориса Годунова на царство. Именно поэтому он заключал: «донесения» интересны тем, что наряду с другими свидетельствами конца XVI – начала XVII в. (М. Бэра, П. Петрея и т. д.) показывают существование в то время разных мнений о Борисе – «одни хотели в нем видеть изверга, другие видели мудрого благодетеля России»32.

Иначе были оценены «донесения» Гримовского – Сапеги в отечественной печати после их четвертой публикации. В рецензии «Библиографических записок» неизвестный автор подверг сомнению их подлинность. По его мнению, речи Годунова и Клеш-нина должны быть отнесены «к области риторических вымыслов; такие ораторские ошибки были не в характере нашего общественного устройства и не в духе образования, какое получали русские люди той эпохи»33. Кроме того, отмечал рецензент, в «донесениях» имеется ряд исторических несообразностей. Во-первых, следует учесть, что Сапега в 1598 г. не был в Москве, он приезжал сюда в качестве посла в 1584 г. и в 1600 г. Что же касается