Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

Провижу день. Падут большевики,

Как падают прогнившие стропила.

Окажется, что конные полки

Есть просто историческая сила.

Окажется, что красную звезду

Срывают тем же способом корявым,

Как в девятьсот осьмнадцатом году

Штандарт с короной и орлом двуглавым.

И еще более удивительные строки подписаны годом 1920:

Потом… О, Господи, Ты только вездесущ

И волен надо всем преображеньем!

Но, чую, вновь от Беловежских пущ

Пойдет начало с прежним продолженьем.

И вкруг оси опишет новый круг

История, бездарная, как бублик.

И вновь на линии Вапнярка – Кременчуг

Возникнет до семнадцати республик.

С учетом подобных документальных свидетельств из творчества вполне светского, либерального поэта ХХ века становится совестно за ученых филологов-библеистов, когда они делают упоминание какого-либо события, лица или места в пророческих книгах основанием для их датировки post quem. Но такая уж это была эпоха, что пророчествовали не столько пророки, сколько поэты. Вот и не вполне ортодоксальный философ Владимир Сергеевич Соловьев точно предсказал в 1894 году исход русско-японской войны в стихотворении «Панмонголизм», упомянув кстати или некстати и третий Рим:

От вод малайских до Алтая

Вожди с восточных островов

У стен поникшего Китая

Собрали тьмы своих полков…

О Русь! забудь былую славу:

Орел двуглавый сокрушен,

И желтым детям на забаву

Даны клочки твоих знамен.

Смирится в трепете и страхе,

Кто мог завет любви забыть…

И третий Рим лежит во прахе,

А уж четвертому не быть.

Единственным доступным большинству критерием, дающим отличить истинные пророчества от ложных, является само состояние общества. Когда нет явного дара «различения духов», а пророчествуют все сплошь «валаамовы ослицы» (сравнение не обидное, учитывая, что так называет себя старец Филофей в увещании к великому князю), не остается ничего иного, кроме как смотреть на самих себя и разуметь, чего мы достойны в ближайшей перспективе. Почему же сбылось пророчество не благонамеренного Тютчева, а скептически настроенного Лермонтова? Иными словами: почему отвернулась от своей истории, возымела волю перечеркнуть ее та критическая масса народа, которой хватило для того, чтобы ей не воспрепятствовала никакая другая группа?

Порой можно встретить соображение, что большевики победили за счет большего цинизма, чем их противники. Но что сказать тогда о цинизме Василия Шуйского, убившего Лжедмитрия I, которому он недавно присягал, о повешении малолетнего «ворёнка», юридически невменяемого сына Марины Мнишек, единственным оправданием чему была политическая целесообразность, о вероломном свержении правительства Анны Леопольдовны и заточении малолетнего императора Ивана Антоновича, профиль которого уже успели отчеканить на монетах и который был убит через 22 года при попытке к бегству, причем другой узник, священномученик Арсений (Мацеевич) выразил этой попытке сочувствие; о свержении Петра III и его последующей загадочной смерти, обстоятельствах воцарения Александра I, которые делают, между прочим, нравственно в высшей степени достоверным предание о старце Федоре Кузьмиче? Если смешивать монархизм с идеализацией имперских нравов, то левые имеют основания для своей иронии, когда во дни публикации на монархических сайтах портретов Николая II с подписью «прости нас, Государь» вывешивают, как бы от лица верноподданных, портреты Павла с такой же подписью.

Не вынося теперь этического суждения о вышеприведенном, далеко неполном перечне деяний, – не потому что их вообще нельзя оценить, а потому что такой суд должен быть у места и при учете всех обстоятельств, – заметим в общем: Смута востребует меры чрезвычайные, и все они в последующем получают если не оправдание, то легализацию самим фактом дальнейшего существования государства. Большевистская революция отличалась от других актов подобного рода именно радикальным разрывом с культурной и религиозной традицией, но не цинизмом как таковым и даже не изменой присяге как таковой.

Профиль императора Ивана Антоновича на монете 1741 года

Вопрос, следовательно, не сводится к методам политической борьбы. Если белые вели ее чище, чем красные, то как раз в этом они оказались нарушителями традиции, по счастью, не только российской; и если они нарушили ее (хотя не все историки согласны в том, что белый террор отличался от красного качественно, а не только количественно), то, может быть, оправдали себя, вместе с тем исполнив предначертание судьбы. Вопрос же заключается в том, почему определенная, по традиции готовая к применению любых чрезвычайных мер группа людей обладала такой идеей, которая придала ей нужную энергию и сплоченность для достижения своих целей? В 1612 году такой идеей обладали православные русские люди, они были настолько сильны, что в ходе движения на Москву даже предъявляли к себе нравственные требования, налагали на воинов пост, следили за воздержанием от блуда и сквернословия. В 1917 году сила была не у таких людей, хотя тоже идейных. Почему?

В год смерти Сталина, когда завершился большой исторический этап и можно было в каком-то смысле подводить итоги, видный церковный мыслитель эмиграции отец Константин Зайцев, автор целого цикла статей о русской идее, в статье под знаменательным для нас названием «Третий Рим» писал: «Кто понимал роковую двойственность защищавшейся ими Империи, заключавшей в себе не только “Святую Русь”, ею хранимую, но и целый комплекс явлений, воплощавших в себе “отступление” от Святой Руси, а потому родственных революции? […] Не затруднится ли каждый из нас, не придет ли даже в известное замешательство, в растерянность, пытаясь дать ответ на так поставленный вопрос?»

До революции, а еще точнее, до 1930-х годов Москва, как известно, была городом «сорока сороков» церквей. Ее, златоглавую, воспел еще Пушкин, и этот образ остался литературным фактом вплоть до нашего времени, когда архитектурный облик столицы все больше определяется другими доминантами. У христианина естественно возникает вопрос, почему Бог предал осквернителям сокровища многовековой духовной жизни: храмы, иконы, священные сосуды для совершения Евхаристии. Разве не искупила неправедных доходов русских вельмож и купцов их обширная храмоздательная и благотворительная деятельность? Древнерусский взгляд на вещи, преемствующий от библейского, вносит здесь необходимую ясность. Когда Русь только получила патриарха и восчувствовала свою обязанность учить народы, святитель Иов Московский писал в послании митрополиту грузинскому Николаю учительные словеса, в том числе такие: «Аще и церкви созиждем и всяческы украсим, грехы ж и страстьми и скверными делы себе оскверняем, тогда ни святых церквей, ни Своего изображения, ни Пречистых Таин щадит Бог, в страх и целомудрие хотя обратити согрешающая».

Церковное сознание начала ХХ