Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

как осмысление сказания о Римской иконе, она пришла к обретению Цареградской. Если Римская (отождествленная с Тихвинской) икона перелетела на Русь, подобно апокалипсической жене, бегущей в пустыню, чтобы сохраниться там то и единственной надежной хранительницей Руси, не столько государства, конечно, почти всегда уверенного в своих силах, сколько Святой Руси, ее духа, стала икона.

Храм Вознесения в Коломенском. Фото автора

Христианское царство строится не исходя из той или иной социально-политической доктрины, оно зиждется покаянием и обращением к Богу – так можно обобщить смысл явления иконы Державной Божией Матери. Для православного монархиста принятие Богородицей царских инсигний означало надежду на то, что государство останется христианским, и его служение государству сохранит свой многовековой христианский смысл. Между тем значительная революционизированная часть народа была еще охвачена другой идеей, тоже в своем роде имперской и даже всемирной, и для нее только начинались этапы большого пути.

Красная империя

При переходе к советскому времени цареградская тема не отпускает нас, не только потому что иностранцы упорно и не совсем безосновательно сравнивали нашу «народную демократию» с Византией, но и в силу других, более веских для нас причин. Бывают удивительные исторические параллели. В записке «О Цареграде», которую В. Н. Малинин включил в состав текстов Филофеева круга3,[121]при описании Константинополя уже как столицы новой, Османской, империи приведены цифры: «А церкве христианские 72 в Цареграде с пением, а побусурманено их 380, а пустых 162». В четырехмиллионной Москве к 1941 году насчитывалось 45 действующих церквей.

Можно ли было все еще думать вместе с Филофеем, что третий Рим «стоит»? Люди думали, конечно, по-разному. Именитый художник сталинской эпохи Павел Дмитриевич Корин (1892–1967), в молодости успевший поучаствовать в росписи Марфо-Мариинской обители в Москве, а затем в оформлении московского метро и других монументальных проектах, на протяжении многих лет писал картину «Реквием», с легкой руки А. М. Горького прозванную «Русь уходящая», на многочисленных эскизах которой любовно выведены живые образы церковных русских людей. По первоначальному замыслу это всенародное множество должно было совершать «Исход» пустыней в библейскую долину Иосафатову, чтобы там предстать на последний Суд (Иоиль 3:2). В итоговой версии общего эскиза картины 1959 года ее сюжетом оказалась небывалая служба в Успенском соборе, где духовенство и миряне, включая трех первых русских патриархов ХХ века (и одного будущего – Пимена), встречают невидимого для зрителя архиерея, входящего в храм вместе с лучами солнца. Кто же этот первосвятитель? Очевидно, «великий архиерей» – Христос (Евреям 4:14).

Павел Корин. Эскиз «Руси уходящей». Фрагмент

Русская эмиграция считала Россию порабощенной и в лице некоторых своих представителей даже призывала ко крестовому походу. Среди ушедших «в катакомбы» христиан в России тоже были непримиримые [122]. Но вопрос об отношении к советской власти на самом деле выходил за рамки дилеммы последовательной борьбы или компромисса, выражением которого стала декларация митрополита Сергия от 1927 года и тип которого – «ложь во спасение» о якобы отсутствии притеснений Церкви в СССР – критиками был назван тогда же «сергианством». Помимо позиции, которую каждый для себя избирал, существовал еще общий для всех факт: советская власть была, в конечном счете, результатом активной или пассивной воли большинства (скорее всего, воли активного меньшинства и пассивного большинства). Победа красных была одержана не в ходе завоевания, но в гражданской войне.

Для церкви это означало, что в стране не нашлось такой силы, которая встала бы на ее защиту и возмогла. Все те, которые включали защиту православия в свою программу, как потерпевшие поражение оказались только подавшими лишний повод к антирелигиозной компании, а тем более когда они продолжали действовать из-за границы. Поэтому не та или иная политическая позиция выражала настоящий церковный взгляд на власть атеистов, а духовная оценка происходящего, запечатленная, например, в протоколах допроса преподобного Севастиана Карагандинского: «На все мероприятия советской власти я смотрю, как на гнев Божий, и эта власть есть наказание для людей. Нужно молиться, молиться Богу, а также жить в любви, тогда только мы от этого избавимся». При таком взгляде Россия сохраняла облик Святой Руси, хотя и поруганной, так же как Византия сохраняла положение второго Рима, например, тогда, когда она была охвачена ересью иконоборчества. Иными словами, – возвращаясь к образам из посланий Филофея, – пустыня не перестала быть пустыней оттого, что и на нее пришло небывалое искушение. Все равно нигде за границей тоже не было православного царства. Вера ушла теперь как бы во внутреннюю пустыню, проповедуемая исподволь, с опасностью для свободы и самой жизни.

Наставший исторический период для Третьего Рима с церковной точки зрения мог быть наиболее обоснованно воспринят как епитимия. Но если принять во внимание то, что внешнее могущество России никогда не достигало таких масштабов, как во времена зрелого СССР, – руководитель которого практически мог бы именоваться «всеславянский царь», и не только, – получается, что со светской точки зрения для Третьего Рима это было расцветом. В таком случае ожидание пришествия антихриста из России, которое засвидетельствовано святителем Игнатием Брянчаниновым, а также приписывается и преподобному Серафиму Саровскому, должно было усилиться; и в самом деле, находились те, кто сравнивал «советскую церковь» с блудницей на красном звере из Откровения. Сам советский герб, принятый в 1923 году и закреплявший всемирные притязания III Интернационала, располагал к такому видению.

Эмблема Коминтерна

Однако было и объективное препятствие для отождествления Советского Союза с Вавилонской блудницей. Согласно Апокалипсису, «воды… где сидит блудница, суть люди и народы, и племена и языки», а она «есть великий город, царствующий над земными царями… яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее… и купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто уже не покупает, товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных и жемчуга, и виссона и порфиры, и шелка и багряницы, и всякого благовонного дерева, и всяких изделий из слоновой кости, и всяких изделий из дорогих дерев, из меди и железа и мрамора, корицы и фимиама, и мира и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и тел и душ человеческих… и все кормчие, и все плывущие на кораблях, и все корабельщики, и все торгующие на море стали вдали и, видя дым от пожара ее, возопили,