Бог и сатана. Борьба продолжается - Франсуа Брюн

На коже головы тоже были большие и глубокие повреждения, которые кровоточили, но не сильно. На виске появилась другая капля крови, которая, падая на подушку, словно пером написала печатными буквами: „VENITE AD ME OMNES“ („Приидите ко мне все…“ (Мф. 11, 28). Буквы были большие: полтора-два сантиметра величиной. Это произошло очень быстро, прямо на моих глазах, но я все-таки не понял, сколько времени на это ушло: я никак не ожидал, что смогу увидеть такое. Буквы появились одна за другой, но очень быстро: пером так быстро их нельзя было написать. Я совершенно уверен, что видел это собственными глазами и что прежде на наволочке ничего не было.

Все это глубоко взволновало меня, но больше всего мне хотелось наблюдать за Натуццей. Она чувствовала себя то лучше, то хуже. Мы не хотели ей мешать, но, когда она пришла в себя, мы спросили, как она себя чувствует, и в какой-то момент она сказала, что у нее очень болит плечо.

Осмотрев ее правое плечо, мы увидели, как образуется гематома: это впечатляло с чисто медицинской точки зрения. Плечо становилось все более фиолетовым — до тех пор, пока гематома не сформировалась окончательно. Мы собственными глазами наблюдали биологический процесс ее образования: как будто на плечо, а точнее на вполне определенное место на нем, давило что-то очень тяжелое, в результате чего вокруг образовывался розоватый ореол; это была не рана, а именно формировавшаяся гематома, как будто что-то, не переставая давить, оставляло следы, похожие на ожог с волдырями и подкожной краснотой, которая, в конце концов, и привела к возникновению достаточно большой гематомы» (219).

Рассказ продолжает другой свидетель: доктор Марио Кортезе де Катанзаро, бывший рядом с Натуццей в страстную пятницу 1973 года.

«Было около полудня, когда меня поразила гримаса отвращения на лице Натуццы: она откинула голову назад, как будто ей предложили попробовать что-то смрадное. Мне тут же припомнился отрывок из Евангелия от Матфея: „И пришедши на место, называемое Голгофа, что значит: `лобное место`, дали Ему пить уксуса, смешанного с желчью; и отведав, не хотел пить“» (Мф. 27: 33–34) (220).

А теперь вернемся к свидетельству доктора Франческо Аччини:

«Около двенадцати тридцати прибыли кюре Паскуале Бароне и другой священник, Микеле Кордиано. Став у постели Натуццы (отец Паскуале сбоку, а отец Микеле у ее ног), они зажгли свечу, взяли освященную облатку и положили ее в урну, которую поставили на ночной столик рядом со свечой. Анна-Мария, дочь Натуццы, приподняла мать на постели, и та причастилась.

Причастившись, Натуцца снова легла, и оба священника начали читать псалмы (позднее я узнал, что это делалось для того, чтобы удалить возможные соблазны). Отец Паскуале читал псалмы, а отец Микеле, стоя у ее ног, держал в руках небольшое распятие, которым осенял Натуццу, безмолвно молясь.

Когда молитвы закончились, я понял, что Натуцца переживает какое-то видение. Она лежала на постели, хрипела, задыхалась и кашляла, но ее взор был устремлен куда-то вверх, за спину отца Микеле. Застывшие руки были обращены ладонями вверх.

Во время общего молитвенного подъема Натуцца бормотала какие-то слова, как будто обращаясь к собеседнику, которого видела только она.

Когда видение прекратилось, ее руки ослабли; она перестала задыхаться, закрыла глаза, но кашель возобновился. В комнате уже успела собраться вся родня и несколько друзей: все молились и плакали.

Я едва сдерживал свои чувства, а священники непрестанно читали псалмы. Время шло, и видения сменяли друг друга: иногда Натуцца смотрела куда-то высоко вверх широко раскрытыми глазами, порой же ее взгляд не подымался выше роста человека и был направлен на правую сторону кровати (где никого не было).

С каждым новым видением диалог становился все напряженнее и драматичнее: страдания Натуццы постепенно нарастали. Иногда можно было различить какие-то слова. Когда видения только начались, она, сидя в постели и устремив взор вверх перед собой, раскинула руки и громко воскликнула: „Но я никогда не скажу тебе `нет`!

Когда же видение заканчивалось, Натуцца как бы расслаблялась (точнее говоря, приходила в изнеможение, сраженная усталостью), снова ложилась на постель (ей всегда помогала дочь), но вскоре опять начинала двигаться, метаться, трогать плечи и часто вскрикивать, как будто ее хлестали кнутом“» (221).

А теперь вернемся к рассказу доктора Кортезе:

«Потом меня смутило прерывистое дыхание Натуццы: особенно с полудня и до половины третьего — время, когда распинали Иисуса. Выдох стал очень долгим, как будто ей было трудно выдохнуть воздух из легких, тогда как вдох был относительно нормальным. Я попытался дышать так же, но мне это не удалось, т. е. Натуцца не делала этого намеренно, и к тому же она страдала от митральной кардиопатии. Поразмышляв об этом столь необычном дыхании, я предположил, что так, наверное, дышали распинаемые: будучи не в силах выдохнуть, они умирали от удушья. И действительно, вес всего тела, висящего на руках, пригвожденных ко кресту, практически не давал диафрагме подняться, чтобы выдохнуть воздух из легких, и потому любая попытка вдохнуть свежего воздуха заставляла сильно страдать» (222).

Вернемся к свидетельству доктора Аччини: «Эта пытка прекращалась только на время очередного видения, а потом, когда видение прекращалось, все начиналось снова и протекало еще сильнее и ужаснее. В какой-то момент, созерцая новое видение, Натуцца воскликнула: „Господи, спаси этот мир! Я люблю тебя, люблю тебя…“. Говоря это, она разводила руками, как будто к кому-то обращаясь, а потом замолкала, словно слушала ответ.

В другой раз она сказала: „Я приду туда только с тобой“, а потом снова возобновилось бичевание и боль. Дыхание становилось все слабее, губы стали совсем сухими и растрескались. Вокруг все плакали.

Небесные видения перемежались адскими: „Нет, нет“, — повторяла Натуцца, кладя руки на голову. Она плакала и хватала за руку свою дочь, Анну-Марию, а та, не отходя от матери, шептала ей на ухо: „Не слушай его, не слушай, это ничего, все пройдет“. Священники непрестанно читали псалмы.

Искушения сменялись небесными явлениями (потом я узнал, что эта была Мадонна), и Натуцца, повернувшись к ней, говорила: „Удали его от меня навсегда“. Так и текли эти нескончаемые минуты, наполненные страданиями, видениями и искушениями. Паскуале, муж Натуццы, ее дети, племянники и прочие близкие люди, — все рыдали, всех охватила скорбь: всех, кто видел, как корчится от боли, задыхается и движется к смерти этот святой человек, которому мы никак не могли помочь. В комнате был еще один врач — женщина, а также сын Натуццы, Франческо, который тоже был врачом, но никто ничего не мог сделать. Единственное, что мы могли, — это молить