Российский колокол №1-2 2021 - Коллектив авторов

Вражи́ну или вра́жину —

Не в этом нынче соль —

Славянскую продажную

Встречай, Донбасс, юдоль.

Не за полушку проданы —

За метры той земли,

Что взорвана уродами,

Отнять что не смогли.

«Друзья евросоюзные»

Готовы всё продать,

Пропитые, обрюзглые,

Желают угождать.

А мы траву зелёную,

Готовую к жнивью,

На мир заговорённую,

Не отдадим ворью.

Александр Кучерявый

Плюс тридцать восемь. Без кондиционера

Душно, как же здесь адски душно.

Какие черти

спалили небо моё дотла?

Осиротевшие мои игрушки,

на фоне смерти

кривляясь, пляшут вокруг котла.

По городам разошлют депеши

с призывом чётким,

что верить время другим богам.

Что время каяться этим грешным,

под степ чечётки

сослать все мысли в духовный спам.

По областям разошлют доносы.

Напишут, точно.

Как Word, подскажут красной строкой.

На предложенье уже нет спроса.

Поднимут ночью,

приказом выведут плотный строй.

Расставят точки, это так нужно,

шлёпнут штрих-код

на запястья, глаза, рот и лоб.

А затем призовут к оружию

за взводом взвод

спасать отечество и чей-то гроб.

Вечер

Хмурый вечер бормочет осенней листвой,

недоволен безделием сонных дождей,

недоволен, что спор о рассвете пустой,

кофе в чашке остыл под ветер с полей.

В гнёздах старых бетонно-холодных квартир

под гитару бессонница мучает нас,

намекая, что старый седеющий мир

переспит, переждёт этот год ещё раз.

Над бульваром кофейный кружит аромат,

опускаясь на сонный ковёр из листвы,

приглушая тоску предрассветных утрат,

возводя из иллюзий дворцы и мосты.

Этот вечер уснёт, поворчав на закат,

запретив даже думать о сумрачных снах.

Этот вечер уйдёт, как кочевник-сармат,

растворившись в туманных своих чудесах.

Лилия Полшкова

Зима

Завтра зима.

Дождь за окном

тёплый идёт

уныло.

Кот во дворе

кошке поёт

всё об одном.

Мило.

Взрыв за двором,

взвыли авто.

Что это, блин,

было?

Вздрогнула я,

ты приобнял.

Переглянулись:

«Мина!»

Завтра зима.

Цело окно.

Смерть пронеслась

мимо…

Майская памятка

И год тот вроде был невисокосным,

но его метку до сих пор мы носим.

И май, навечно очернённый гарью,

встречает календарь теперь с печалью…

Одесса, Мариуполь, Запорожье,

родной Донецк, что был всего дороже,

десяток городов по Украине…

Преступники на воле и поныне.

Шесть лет войне… И май на карантине…

«В детстве пела в церковном хоре…»

В детстве пела в церковном хоре

Песнь Богородице…

Подросла… Избрала иную долю —

Не мироносицы…

Мама, мама, пред иконой намоленной

Отмоли свою дочь…

Разливала коктейль Молотова…

Уходила в ночь…

Вышиванка пропахла навек гарью,

Одесским адом…

Да под сердцем семечко вызрело тварью…

Да от ладанки разит смрадом…

На грани

И когда адский пламень утихнет на этой Земле

и смешной гуманоид найдёт пепелище моё,

то споткнётся слегка о стеклярус сгоревшего сердца

той, что мною была и так часто срывалась в полёт.

А в окованном старом пиратском ещё сундуке

он наткнётся на ситцы и шёлк из надежд и преданий,

что ещё не успела я в жизнь претворить, и в руке

невесомую пряжу овечью он взвесит с Чимгана…

Он вдохнёт её запах, чихнёт, удивится слегка

и потрёт по щеке, ощутив её солнце и травы…

И на память с собой унесёт этот запах Земли,

чтоб потом вечерами вдыхать, но скорей… на анализ…

А на самом на дне, там, под скарбом заветным моим,

он увидит в альбоме гербарий… смешных перемирий…

и сломает свой мозг: «Так чего не хватало тут им,

уничтожившим эти шелка… эти травы и горы…»

Анна Ревякина

«Сама не знаю, как я их пишу…»

Сама не знаю, как я их пишу,

как будто и дышу, и не дышу.

И буквы, превращаясь в отпечатки,

канючат их под утро отпечатать,

предать огласке, высвободить пядь,

как будто словом можно повлиять.

Но точно можно обозначить время,

суровость быта, свист в печной трубе.

Прошу, мой свет, ни слова о войне,

ни слова про завышенную цену,

которую приходится платить,

нанизывая бусины на нить.

Ни слова про поджилки и юродство,

про вечное безденежье в плену,

про то, как пустошь, топи, целину,

сверяясь по картинкам садоводства,

я еженощно превращаю в книги,

не применяя тяпки и мотыги.

Одни лишь пальцы, стёртые к утру,

и если я когда-нибудь умру,

во что не получается поверить,

ты помни, что мои стихи как двери,

в замочной скважине которых круг луны

и облака донецкие видны.

Признаки декабря

От сухого воздуха близ радиатора

да от въедливого танцующего дождя

мы, инаковые, становимся одинаковыми,

обретаем признаки, мы – призраки декабря.

Курим долго, по целой пачке, читаем вирши,

обсуждаем, удался ли ужин, что на столе

остывает. И я не чувствую тебя лишним,

да и ты не чувствуешь тьмы во мне.

Оттого что зима, даже вязкая – грязь и сопли,

всё равно время чуда и светлого Рождества.

И хотя нам желают, чтобы мы