Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

что поставлен был Гейзенбергом, ушёл без склок и ругани. А против Виллегунда никто и высказаться не смел, а наоборот, все остальные сенаторы его приветствовали дружески.

«Ну, что же они думали — что я сразу устрою в городе резню с пушечной стрельбой, и тем только разозлю герцога?».

Нет-нет, для начала он хотел укрепить своё положение в городе, и это ему удалось, потом барон намеревался съездить к герцогу, посмотреть на его настроение, поговорить с ним, и уже потом…

— Да, ещё вам хотел сказать… — продолжал Кёршнер, но уже не так радостно, как начинал.

— И что же, друг мой? — Волков сразу заметил эту перемену в тоне.

— Дворец графа… — стал объяснять хозяин дома. — Он совсем опустошён.

— Опустошён?

— Гезйнебреги, что там проживали, всё оттуда вывезли, мебели никакой там нет, слуг выгнали… Мне один мой приказчик, что живёт неподалёку от дворца, сказывал нынче, что они даже обивку со стен отодрали, и двери ещё сняли… Двери там хорошие были, красивые…

Да, двери там действительно были красивые. Генерал сидел, глядя на родственника в недоумении: даже двери сняли?

Баронесса же, как и хозяйка дома, и слова не произносила; что же ей было говорить, она лишь косилась на мужа: как бы не осерчал. И на неё тоже, она ведь из той самой фамилии, что обдирала со стен обивку во дворце. Она из Маленов. А видя, что барон ничего не произносит, Кёршнер подвёл итог:

— После суда они ещё думали дом за собой держать, а теперь поняли, что вы тут хозяин, что вы его всё равно у них отберёте, вот и принялись дом обдирать.

Этого ему только не хватало! Теперь ему принадлежал огромный особняк, для поддержания чистоты в котором надобна была дюжина горничных. «Дворца мне только сейчас и не хватало. Брунхильда, курица, дом этот зубами у Маленов выгрызла, обозлила их, а потом и уехала жить в Ланн, к архиепископу. А мне теперь этот дверец камнем на шею лёг, ещё и его содержать».

Волков вздохнул и наконец произнёс:

— Друг мой, в счёт моих долгов, — поставьте двери и назначьте во дворец сторожа, как вернусь из Вильбурга, так займусь этим делом.

— Конечно, конечно, — сразу согласился Кёршнер, — я всё устрою, не волнуйтесь, дорогой родственник.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 46

⠀⠀

Волков очень хотел до отъезда узнать, кто заплатил крикуну с рыночной площади за «клевету» на графиню. Это было важно. Вот только, поехав на заре с фон Готтом и парой людей в харчевню «У кумушки Мари», ни Фрица Ламме, ни Герхарда Альмстада он там не нашёл.

— Нет их там, — уверил его фон Готт, — я всех, что спят на лавках, посмотрел, а за комнаты нынче ночью никто не платил.

«Жаль, — ему бы не помешало знать, кто именно из Маленов оплачивает «клевету», прежде чем повидать герцога. — Надо бы до отъезда найти Ежа с Сычом, да где их тут в городе найдёшь, город-то не маленький. Ладно, пусть всё выяснят, я вернусь, так и расскажут».

И пока на улице народа было мало, он поехал поглядеть на дворец, что оставили Малены графине, вернее, ему.

Ну что же… Кёршнер не врал ему. Дворец был опустошён. Дверей не было не только входных, но и внутренних, что разделяли покои, тоже; стены были ободраны, стёкла в окнах побиты… Даже паркеты — и те пытались рубить, во всех покоях порубить сил, видно, не хватило, но вот в бальной зале, которую генерал хорошо помнил, поцарапали, порубили полы изрядно, да ещё и нагадили посреди залы.

— Подлецы, — ухмыляется фон Готт, — сволочи. Надо убить кого-нибудь из них.

Молодому человеку, кажется, весело… Конечно. Не ему же всё тут восстанавливать, не ему мебель сюда покупать.

— Ну что ж, — флегматично замечает барон, — фамилия древняя, благородная, родственники курфюрста как-никак, чего же ещё от них ожидать? — и после подводит итог: — Придётся взыскать с них за всё это.

⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀

Ещё было одно дело здесь, в окрестностях Малена, которое ему нужно было завершить. Он собирался найти того самого прапорщика, что в ночь больших бесчинств не привёл своих людей к дому Кёршнера, когда его штурмовали разбойники. И, сказав Кляйберу везти жену, детей и слуг дальше на север, сам с фон Готтом и охраной свернул в Дайсбах. А там уже без труда нашли дом Барбары Хотльмиц. И едва подъехал он ко двору, так сразу понял, что не успел. Во дворе были люди, типичные зеваки, проживающие в маленьких городах, где почти ничего не происходит. А из дома как раз выходил священник, плечи которого были покрыты служебным палантином.

— Эй, господа, — не очень-то вежливо окрикнул фон Готт людей, стоявших у забора. — А что здесь у вас случилось?

— Человека зарезали, — отвечал ему мальчишка почти радостно.

— Ночью зарезали, а к утру и помер, — уточнил старичок, что был тут же. — Постоялец вдовы Хотльмиц.

— А что за человек то был? — продолжает оруженосец Волкова, подъезжая ближе.

— Не из наших он был, — продолжал дедок. Видно, ему льстило, что господа спрашивают у него, и он торопился рассказать, что слышал. — Непонятный человек, вроде ремесла не торгового… но был при деньгах… Приезжий, с бабёнкой своей совсем недавно здесь обосновался. Пристав приходил, вдову расспрашивал, говорит, будет искать, а нашему попу сказал ещё, что зарезали человечка, видно, дружки, в кабаке вчерась он ни с кем не ссорился.

Волков выслушал всё это, выглядывая из окна кареты, потом вышел из неё, поклонился проходившему мимо молодому священнику и спросил у него — всяко священник лучше других знал, что тут происходит:

— Святой отец, что здесь случилось?

— Убийство, сын мой. Убиенный отдал Богу душу, — отвечал поп весьма смиренно, крестясь при том. — я ещё на заре его приходил причащать. А сейчас приходил успокоить вдову и узнать, будет ли она заказывать службу поминальную.

— А как же звали убиенного? — Волков тоже осенил себя крестным знамением.

— Раба божьего звали Михель Бломберг.

— А, зараза… — сокрушается фон Готт так, что его слышат все, сокрушается притом, поигрывая своим любимым клевцом и не спускаясь с коня. — Не успели, значит, подох мерзавец…

Священник смотрит на него, немного изумившись. А потом, кивнув им, уходит, а генерал направляется в дом. Фон Готт же спрыгивает с коня, идёт за ним.

Какая-то бабка моет посуду в лохани, на плите ещё одна старуха стряпает. Человек вида ремесленного стоит ждёт чего-то у двери. На столе лежит покойник, накрытый простынёй, из-под неё