Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

умеет иной раз угадать его мысли. — Уж не в Амбары ли собрались? — Элеонора Августа, как и положено прилежной жене, стоит в дверях, на руках у неё младенец, последний из рождённых ею сыновей.

— Надо встретить Карла, — генерал старается не давать ей повода для криков и слёз.

— Карла встретить?! — едко интересуется баронесса. — А ночевать-то хоть приедете?

— Вы лучше собирайте вещи, — отвечает супруге барон, — ежели, конечно, собираетесь в Вильбург со мной ехать.

— А что мне их собирать? — зло говорит ему баронесса. — У меня, чай, сундуки от платьев не ломятся.

— Так собирайте что есть, завтра в полдень и поедем, чтобы до вечера быть в Малене, — отвечает он ей, выходя из покоев, а жена всё что-то выговаривает ему, но он её уже не слушает.

Фон Готт и Кляйбер его уже ждут во дворе, его конь осёдлан, да жена не зря волнуется, он собирается остаться сегодня в Амбарах и дождаться Брюнхвальда, а заодно и послушать Неймана насчёт купеческого подворья туллингенцев в Эвельрате. И, конечно же, заночевать там, уделить внимание умнице Бригитт и обнять свою дочурку.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 45

⠀⠀

Волков ещё до ночи встретился и с Карлом, который доложил ему о горных маршах, о поломках, утратах, о вымотанных к концу похода лошадях, но главное, о чём генерал слушал с интересом, рассказал ему капитан Нейман. Но то был короткий доклад. Нейман был вообще-то не очень хороший рассказик.

Так и так: большое подворье, вывеска их, много телег, вся улица в телегах, товаров грузят много, находится подворье там-то и там-то.

Вот, вроде и всё.

Они встали кружком невдалеке от пирсов, от разгружавшихся барж с лошадьми, и барон глядел на запылённых дорогой своих офицеров. Усталые после длительного похода, но очень сильные люди. Закалённые маршами и схватками, в которых они и проводили свою жизнь. С такими можно было затевать любое дело. Вот только нынешнее его положение… Он уже был не просто новый на реке человек, что мог и поразбойничать. Теперь у него была роль… Противоположная. Теперь от него все желали, чтобы он как раз разбои прекратил. А тут… Подворье Туллингена.

Возможно… Возможно, он и хотел бы позабыть позор, что приключился с ним в Цильской долине, не вспоминать про выбитые зубы у его людей, про украденные у него два воза серебра… Было и было, теперь у него и без того дела хватало. Но как тут про всё то забыть… когда вот они, деньги. Деньги, которые совсем рядом. В общем, нужно было всё обдумать, всё взвесить.

— Мильке, — начинает генерал, всё ещё обдумывая услышанное, — а знаете что… вы, как отдохнёте пару дней, так езжайте в Эвельрат…

— Угу, — кивает офицер. — Посмотреть на их подворье ещё раз?

— Да-да, — всё так же задумчиво продолжает Волков, — надобно мне знать наверняка, стоит ли затевать дело. Денег вам полковник Брюнхвальд на поездку выделит, у него должны остаться.

Карл кивает: да, деньги в казне ещё есть.

— Я всё выясню, — обещает Мильке.

А Кропп вдруг и говорит:

— Господин генерал, можно и мне поехать с капитаном? Дело-то меня касается.

— Мильке, возьмите прапорщика, — распорядился генерал. — То ему и наука будет, как вести разведывательные действия.

— Конечно, как пожелаете, генерал, — отзывается Мильке.

— Значит, встряхнём купчишек! — задорно говорит Нейман. И даже кулаком для убедительности трясёт.

— Никого мы пока встряхивать не будем, — сухо осаживает его Волков. — Затевать войну с Фринландом я не собираюсь. Мне и без того забот хватает. Для начала просто посмотрим, что там у них есть, а уже после думать будем.

⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀

Он остался ночевать у Бригитт и вечером, за столом, уже когда дочку увела нянька спать, вдруг заметил, что отношения их стали как у давно живущих в браке супругов. Вернее, ему давно стало казаться, что Бригитт стала спокойнее. Ещё в прошлый свой приезд он что-то такое почувствовал, но тогда сундук с деньгами епископа отвлёк его от этих мыслей.

И ещё Волков полагал, что в этом не его вина.

Страсть в Бригитт будто угасала. Нет-нет, она всё ещё была ласковой с ним, старательной, радушной, но раньше, когда он приезжал к ней, госпожа Ланге всегда просила его остаться. Упрекала его, что он уделяет ей мало внимания. Умно, тонко, без женских слёз, без криков, но упрекала. Женщина и не скрывала интереса к нему, и пусть ему казалось иной раз, что интерес этот вызван соперничеством с законной женой, всё равно… Всё равно она льнула к нему, не стеснялась искать его ласк, звала в спальню, могла ненароком, пока не было слуг, прикоснуться, а теперь он чувствовал себя с нею только мужем, у которого есть жена, пусть и заботливая, но отнюдь уже не пылкая.

Надобно обнажиться? Обнажусь. Лечь? Лягу. Встать? Встану. А все их разговоры в тот вечер, даже в постели, были у них лишь о дочери да немного о церкви, которая уже вот-вот будет строиться. Бригитт даже не спросила его о походе в Винцлау, не спросила и о том, о чём любила послушать и о чём спрашивала всегда: она не просила его рассказать о склоках и глупостях, что вытворяет его законная супруга, и о ругани, которую Элеонора Августа посылает в адрес соперницы. И провожала она его с показной теплотой, с заботой, но без сожаления, с которым когда-то с ним расставалась.

Пора тебе — ну езжай; как вернёшься из Вильбурга, буду рада тебя видеть. Казалось бы, мелочь, но эту мелочь он почувствовал.

В общем, на заре он уезжал от своей женщины, немного удивлённый: неужто в Бригитт угасают те чувства, которыми она пылала ранее?

А вот данная Господом супруга… Та чувств своих не истратила, продолжала ими пылать, несмотря на годы замужества.

— Опять вы были у распутной женщины? — с неугасимой яростью начала она, едва он появился в покоях, даже переобуться не успел. — Когда же вы уже закончите меня позорить?!

Говорила это она громко, не стесняясь слуг, со слезами в голосе. Говорила это при сыновьях, что как раз оказались тут же и смотрели на семейную ссору, переводя взгляды то на отца, то на мать. Элеонора Августа как будто в слугах и детях искала поддержки или помощи, будто среди челяди и детей хотела вызвать к себе сочувствие, а к нему осуждение. Вот только… Барон уже давно привык к такому, и это всё даже не сердило его. Волков, сев в кресло