Эдуард Лимонов - Андрей Балканский

моими полукриминальными красной ручкой в тетради писал фамилии руководителей государства, кого надо убрать. Мы хотели прийти к власти. Это так по-детски все выглядит, конечно, крайне наивно, ну что вы хотите, 15 лет мне было. Я не помню даже, куда потом эта тетрадь делась.

— Это вы, выходит, Хрущева хотели убить?

— Да, Никитку. Возможно, и другие фамилии были из газет выписанные. Я бы говорил об этом как о курьезе, но, видимо, было определенное желание».

Как бы странно это ни прозвучало, но ничего удивительного в таком желании нет. За полвека до описываемых событий, во времена первой и второй русских революций, у прогрессивных гимназистов существовала мода на такие списки, а кое-кто и лично бросал бомбы в городовых и чиновников режима. Не мечтал убить «Николая Кровавого» только ленивый, что в итоге и было реализовано большевиками.

Советская власть была пожестче царских сатрапов: попади такая тетрадь в поле зрения сослуживцев Вениамина Ивановича (который, кстати, как и многие офицеры, «Никитку» не любил за сокращение армии и урезание пенсий военным) — мог бы Эдик и в тюрьму загреметь на долгие годы. Обратившись к справочнику «58.10. Надзорные производства прокуратуры СССР (март 1953–1991)», содержащему все дела по антисоветской агитации и пропаганде, мы обнаружим множество «убийц» Хрущева, о которых бдительные граждане доносили куда следует. Вот только несколько случаев за август — сентябрь 1957 года:

Батула А. Г., украинец без определенных занятий из города Сталино (нынешний Донецк), был задержан 23 августа 1957 года на станции Вапнярка Одесской железной дороги для выяснения личности и сказал, что едет в Москву убить Хрущева за то, что он отстранил Молотова, Маленкова и других от власти, что народ голодает, а Хрущев открыл двери иностранцам;

Рязанцев М. М. 14 сентября тоже в помещении вокзала на станции Клан Орджоникидзевской железной дороги нецензурно ругал Хрущева, советскую власть и правительство, говорил, что в них надо бросить атомную бомбу;

Галь Е. М., заведующий сельским магазином в станице Тамань Краснодарского края, распивая вино в буфете, говорил, что: «Пленум ЦК неправильно поступил, исключив Маленкова, Молотова, Кагановича и Шепилова из ЦК… Все они являются государственными деятелями, большими людьми… В этом виноват Хрущев. Я бы убил его».

Вопреки общепринятым представлениям, что «брали» по 58-й статье в основном либералов-антисоветчиков, среди осужденных было множество «диссидентов наоборот». То есть граждан, которые хвалили Сталина и представителей старой гвардии, типа Вячеслава Молотова, выражали недовольство решениями XX съезда КПСС, писали в ЦК письма о том, что верхушка партии продалась Западу и т. д. Ну и понятно, что в поле зрения спецслужб попадали лишь самые буйные, а вели разговоры на кухнях, что мало расстреливают воров, не стало порядка и вообще «за державу обидно», и разделяли такие настроения десятки миллионов советских людей.

Этот стихийный народный консерватизм, отступивший во времена перестройки и распада СССР, вернется многотысячными демонстрациями под красными и имперскими флагами в начале 1990-х и восторжествует в десятые годы следующего века, чему наш герой немало поспособствует.

Эпизод № 2. Диссидент Гершуни.

Желая прославиться и начать новую жизнь, в 1967 году юный поэт Лимонов перебирается в Москву со своейгражданской женой Анной Рубинштейн — полной красивой еврейкой, продавщицей книжного магазина в Харькове, благодаря которой он вошел в круги местной богемы. (Именно в общении с местными поэтами и родился шутливый псевдоним в духе Хармса и Введенского — Лимонов.) Денег у них нет, живет молодая семья впроголодь, однако же постепенно у него появляется довольно широкий круг общения среди столичной богемы, от официоза до полуподполья, населенного разного рода непризнанными гениями, авангардными художниками, скульпторами, писателями и прочими творцами. Лимонов кочует по их мастерским и квартирам, зависая неделями на дружеских пьянках или вписываясь в свободные комнаты. Сближается с неформальной поэтической группой СМОГ (Самое молодое общество гениев), созданной поэтом Леонидом Губановым, бывает в квартире Юрия Мамлеева в Южинском переулке, где собирается кружок литераторовмистиков, изучающих глубины русского духа в ходе совместных возлияний и чтений декадентской поэзии, в общем, посещает все основные точки неофициальной Москвы.

«— Вы наверняка были знакомы и с кем-то из диссидентов?

— У меня были довольно близкие отношения с Володей Гершуни, который советскую власть ненавидел. Мне оставили ключи от квартирки на Власовом переулке в центре Москвы, на первом этаже, и просили, чтобы я его пускал на ночь. Там были две крошечные комнаты, внизу был угольный склад, это школа, бывшего директора школы квартирка. Я ему оставлял окно открытым, и он ночами по крыше угольного склада в окно входил, и мы с ним беседовали на разные темы. Он мне приносил “В круге первом”, отпечатанный на машинке, “Мои показания” Марченко… Ругались страшно.

— Вы защищали советскую власть?

— Да, но тем не менее как-то меня вот эта блатная романтика оппозиционная задела. Я не даю оценки, но все это как-то действовало».

Владимир Гершуни был к тому времени уже ветераном диссидентского движения. Поэт и правозащитник, племянник легендарного главы боевой организации партии эсеров Григория Гершуни, он впервые был арестован еще в 19 лет по обвинению в создании подпольного молодежного кружка, провел четыре года в лагере. В 1960-е помогал в составлении «Архипелага ГУЛАГ» и распространении самиздата. Впоследствии два раза был признан невменяемым и на длительные сроки заключался в психиатрические лечебницы. Там, чтобы не свихнуться окончательно, он писал палиндромы — фразы, читаемые одинаково справа налево. «Для здорового человека, надолго помещенного в желтый дом, составление перевертней — лучший способ спастись от сумасшествия, — утверждал он. — Эти упражнения, интеллектуальные, почти как шахматы, и азартные, почти как карты, до отказа заполняют досуг, стерилизуют сознание от всего, что могло бы ему повредить».

При чтении Марченко у Эдуарда вызвала протест сцена, где заключенный в лагерной санчасти отрезает свой член и бросает к ногам врача. «Не верю!» — говорил он Гершуни.

Предметом дискуссий в 1968 году у них служил и ввод советских войск в Чехословакию, который Лимонов защищал, а Гершуни называл вторжением. Любопытно, что ранее, во время поездки в Харьков, он спорил о том же с отцом. Только тогда Эдуард защищал Пражскую весну, а опытный советский офицер объяснял, что СССР нельзя давать слабину после вторжения американцев во Вьетнам. В итоге он сына переубедил.

Гершуни был классическим левым либералом, как ибольшинство тогдашних диссидентов. Вообще диссидентское движение в 1950-е годы зарождалось как марксистское, ведь советские люди воспитывались в принципах марксизма и имели весьма смутные представления об идеологических альтернативах этому учению. Однако «Капитал» был доступен всем, и пытливый читатель сразу замечал резкое расхождение его модели