Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Естественно, разговор с Радеком перед его отъездом в Брест-Литовск имел уже, можно сказать, не только внутриведомственное, но и прямое международно-политическое значение, и Обнорскому припомнили его неожиданный радикализм при Временном правительстве. Его поведение при этом допросе было крайне двусмысленным, равно как и его объяснения. Обнорский говорил, что не решился отказать Радеку, потому что тот жаловался будто бы, что из-за саботажа Министерства иностранных дел русская делегация в Брест-Литовске лишена нужного дипломатического аппарата и что «враги России», т.е. немцы, имеют грандиозное преимущество, так как их делегация располагает всеми необходимыми экспертами и техническими силами; что, плохо это или хорошо, большевики говорят от имени России и в интересах последней, чтобы они говорили со знанием дела, а не наобум. Радек гарантировал Обнорскому полную тайну их свидания и передачи соответствующих документов.

Обнорский сказал, что, ни в малейшей мере не сочувствуя большевизму, он тем не менее как русский человек не мог уклониться от «исторической миссии» — помочь русской делегации в Брест-Литовске по такому важному для России вопросу, как славянский, которому он посвятил всю свою жизнь. Эти объяснения вызвали, конечно, соответствующий отпор как явно противоречившие позиции активной борьбы с большевизмом, на которую встало наше министерство. Что же касается славянского вопроса, то сам факт ведения переговоров в Брест-Литовске являлся прямой изменой славянскому делу. Наконец, если фактически большевистская делегация в Брест-Литовске говорит и действует от имени России, то, по нашему единодушному убеждению, Россия никогда не признает результатов брест-литовских переговоров. Насчёт своего молчания после свидания с Радеком Обнорский сказал, что он был связан «честным словом дипломата» и, так как обещание сохранить дело в тайне было взаимным, он не считал для себя возможным «в интересах русского дела в Брест-Литовске» разглашать этот конфиденциальный разговор.

Объяснения Обнорского были признаны по всем пунктам неудовлетворительными, ему было высказано порицание как за само содействие большевикам по дипломатической части, так и за сокрытие этого факта от комитета ОСМИДа. Обнорский признал вину и ошибочность своих действий и просил принять во внимание его «раскаяние». На этом и закончилось «дело Обнорского». Сам он, насколько мне известно, после этого ни в какие разговоры с советской дипломатией не вступал и нам не сообщал, что к нему обращались. Но этот факт лишний раз подтвердил то состояние технической беспомощности, в котором находились новые хозяева нашего ведомства и, в частности, большевистская делегация в Брест-Литовске.

Барон Б.Э. Нольде, который из практических и политических побуждений весной 1918 г. усиленно занимался Брест-Литовским миром и всеми относящимися к нему документами, не раз говорил мне о смехотворных курьёзах, которые вкрались в эти акты просто вследствие безграмотности в дипломатическом отношении русских авторов Брест-Литовского мира, в то время как германская и австро-венгерская дипломатия, наоборот, гениально использовала невежество своих контрпартнёров. В самом деле, такая простая вещь, как взаимность тех или иных положений в Брест-Литовском мире, совершенно отсутствует, те или иные правовые или экономические преимущества Германии не компенсируются ничем в пользу России и нет никаких признаков, чтобы русская делегация этот принцип взаимности выдвигала. Нольде ужасался тогда, так как серьёзно думал, что Брест-Литовский мир станет «отправным пунктом для русской дипломатии на многие годы».

Чтобы не возвращаться к этому вопросу, отмечу, что не только Обнорский, неожиданно принявший активное участие в подготовительной работе по брест-литовским переговорам, но и другие, ставшие впоследствии ярыми противниками большевизма, считали, что «интересы России» требуют «технической помощи» советской делегации на этих переговорах. Так, например, генерал Данилов, которого я во врангелевскую эпоху видел в Париже в роли одного из главных деятелей белого движения, был военным экспертом при брест-литовской большевистской делегации. Скорее по недоразумению туда же в качестве эксперта попал Аркадий Борман, сын А.В. Тырковой, который в 1919 г. при Деникине не только был в белом лагере со своей матерью, но и играл в нём «архи-белую» роль. Во время брест-литовских переговоров ему пришлось много поработать. В целом, по имевшимся в комитете ОСМИДа сведениям, состав экспертов был разношёрстный и случайный, ни в какой мере не отвечавший своему назначению.

Нельзя также не отметить и того обстоятельства, что на подготовительной стадии А.А. Доливо-Добровольский как единственный чиновник из крупных, сразу перешедший к большевикам и бывший по своему служебному положению вполне в курсе дел, несомненно, чрезвычайно помог новой власти. Правда, он заведовал административно-консульскими делами и не стоял близко к решению политических вопросов, но как опытный чиновник дипломатического ведомства, находившийся в самом тесном общении с ответственными чинами министерства, мог быть и был ценным помощником, упавшим с октябрьского неба на Дворцовую площадь к советским дипломатам. Так, например, по состоявшемуся в комитете ОСМИДа решению, наши дипломатические и консульские шифры не были переданы Троцкому и Чичерину, но Доливо-Добровольский знал их и пользовался ими, а следовательно, мог научить этому и научил, как мы узнали позже, большевиков.

Советская карьера российских дипломатов

Доливо-Добровольским не ограничился список чиновников, с первых дней перешедших в советский лагерь. Это были, правда, чиновники, уволенные из министерства ещё при царском правительстве, но всё же по традиции ведомства «числившиеся в списках министерства», а именно Петров (по прозванию Петров-Клинский) и Вознесенский.

Петров-Клинский получил своё прозвище за нашумевшее перед самой войной 1914 г. дело, связанное со станцией Клин Николаевской железной дороги. Дело это было весьма скандального свойства. Петров, чиновник демократического происхождения («из крестьян», как было обозначено в формуляре), занимал в это время довольно важный пост драгомана в нашем политическом агентстве в Бухаре. Тот факт, что в столь замкнутое и аристократическое министерство, как дипломатическое ведомство, иногда попадали чиновники из крестьян, объясняется тем, что на Востоке нужны были специалисты по восточным языкам a tout prix[1], а Петров кончил Лазаревский институт в Москве и восточными языками владел в совершенстве.

Личность ничем другим не приметная, он вдруг прославился на всю читающую Россию тем, что на станции Клин во время дебоша, учинённого одним из пассажиров III класса, где оказался и Петров, последний из-за неуважительных слов в адрес вмешавшейся в дело железнодорожной жандармерии был отведён в станционное жандармское управление и двумя жандармами высечен в буквальном смысле этого слова. Как показало дознание, никаких бумаг, удостоверяющих его положение как правительственного служащего, при Петрове не оказалось да и, кроме того, он был в нетрезвом состоянии. По приезде в Петроград Петров немедленно явился к начальству, т.е. к Сазонову, и рассказал свою печальную историю, умолчав, конечно, о невыгодных для себя обстоятельствах. Дело попало в печать, по